Чужая игра
Шрифт:
— Они тоже из вашей системы?
— К сожалению, да. Только служили они в другом подразделении. Увы, и у нас дерьмецо иногда всплывает…
— Зачем меня внедрили в охрану банка?
— Это длинная история. Скажу только, что тебя просто подставили. Чтобы скомпрометировать шефа. Как же — бывший наемный убийца, завербованный лично шефом для выполнения кое-каких заданий… Кандидатура вполне подходящая. Для подковерной схватки наших толстозадых лампасников. Полковника хотели сбросить под копыта, чтобы от него и воспоминаний не осталось. Однако ошибка вышла.
— Минуту…
Майор смотрел на меня расширенными от удивления глазами.
— Мне кажется, я тебя узнал… Ей-богу узнал. Не может быть! Карасев?! Ты?! Тебя ведь…
— Ни фига подобного, — торжествующе заржал Волкодав. — Такие парни ни в воде не тонут, ни в огне не горят. Однако запомни, майор, — ты никого не видел и ничего не знаешь. Кстати, скажи спасибо мне, что ты здесь сидишь и даже водку с нами пьешь. Я поручился за тебя головой. Нравишься ты мне, майор. Иначе могли быть большие неприятности. Для тебя. Ты стал, дружище, секретоносителем высшей категории. Объяснять, что это такое, не нужно? Нет? Я так и думал. Хочешь дожить до старости — держи язык за зубами. А что касается Карасева, так это, между прочим, он тебя спас от смерти, когда «быки» твои кости ломали. Я ему только помогал. Так-то.
— Ничего не понимаю…
— Тяпни еще стаканчик для просветления мозгов. Давайте выпьем за нашу дружбу. Пусть мы разные и грехов у каждого не перечесть, но отбросим предрассудки и поднимем стаканы за главное, что у нас еще осталось, — совесть. Слава богу, мы до сих пор не успели ее посеять, как некоторые… Эй, погодите, черт возьми! Пьем за дружбу, а ведь мы толком не знакомы друг с другом! Максим… — Волкодав церемонно склонил голову.
— Николай… — осклабился Акула.
— Сергей… — выдавил из себя все еще изумленный до крайности майор.
— Андрей… — назвался и я.
Мы в полной тишине чокнулись и выпили.
Странная штука жизнь…
Наконец подоспели и шашлыки. Мы жевали в каком-то блаженном состоянии, наслаждаясь таким редким для нас покоем и умиротворенностью.
Я обратил внимание, что Волкодав смотрит на меня, будто провинившийся. В ответ на мой вопросительный взгляд он тяжело вздохнул и промолвил:
— Мне не хотелось бы тебя сейчас огорчать, но я должен объяснить…
— Ты хочешь сказать… что в спецзоне меня никто не ждет? — Эти слова мне дались очень тяжело. — Что женщина — не моя жена, а мальчишка — не мой сын?
— Тебе уже известно?! — воскликнул Волкодав.
— Я просто все вспомнил.
— Пользуясь твоей амнезией, они подставили нашу внештатную сотрудницу и пацанчика, взятого на время из детского дома. Короче — накололи тебя, как захотели. Сволота!
— Что было, того не вернешь… Жалко только мальчишку. Бедняга…
— Твою семью мы так и не нашли. Извини, брат.
— Это моя личная проблема. Я их все равно найду…
У костра сидел не я, а совсем другой человек — мой двойник.
Он машинально жевал, отвечал на вопросы, время от времени менял позу, морщился от очередной дозы спиртного и занюхивал
Двойник ощущал холод снега и животворное тепло почти бездымно горящих поленьев. Ему приятно было созерцать и заснеженные сосны, и солнечные лучи, высекающие алмазный блеск из голубоватой спины сугроба, и россыпь заячьих следов возле кустарника.
И он тщательно прятал от нескромных взглядов страшное, бездушное чудовище, на время изгнанное из телесной оболочки и притаившееся в лесной чаще, возможно, под корнями вывороченного бурей лесного старца.
Иногда его стальная воля ослабевала, измученная, окостеневшая душа приоткрывала створки, и тогда чудовище, злобно кривляясь и коварно хихикая, устремлялось в образовавшуюся брешь, чтобы снова угнездиться в пустой и гулкой черепной коробке, где, казалось, все еще трещали электрические разряды.
Оно устраивалось поудобней, ворочаясь и задевая воспаленные нервы, зевало, обнажая окровавленные клыки, потягивалось, разминая мышцы, и его ядовитое дыхание отравляло кровь, заставляя ее беспричинно вскипать, бурлить, вызывая неистовое желание бить, крушить, убивать…
Или приставить пистолет к виску и, ни секунды не колеблясь, нажать на спусковой крючок…
Память вернулась ко мне, как лавина в горах, сметая со своего пути остатки моей человеческой сущности.
На даче Бортника я еще «катил» по инерции и действовал как запрограммированный на уничтожение биоробот.
Но когда напряжение схватки схлынуло и я наконец осознал, какая пропасть разверзлась передо мной, у меня просто поехала крыша.
Я полностью замкнулся в себе, перестал разговаривать, и слава богу, что меня поторопились отвезти домой, иначе я просто не знаю, что мог бы натворить.
В тот момент я ненавидел всех, и в первую очередь себя.
Едва за мной закрылась дверь квартиры, я рухнул на пол, будто сраженный молнией.
Чтобы не кричать от дикой, испепеляющей остатки разума ярости, я впился зубами в пластмассовый рожок для обуви и, почти беззвучно мыча и воя, катался по полу, словно раненый зверь.
Не знаю, как долго продолжалось это безумие.
Я только помню, что в конце концов добрался до ванной и, подставив голову под ледяной душ, стоял на коленях добрый час, пытаясь спасти почти расплавившиеся мозги.
А затем, будто побитый пес, на карачках заполз в комнату и погрузился в медитацию.
Я просидел в полной неподвижности больше суток.
Я представлял себе солнечный ветер, даже бурю, которая неслась из глубин космоса.
Она била мне в лицо, кружила сверкающие расплавленным золотом вихри, поднимала мое тело над землей, и я парил, как птица.
Но не долго: мой свободный, раскрепощенный дух, очищенный солнечным ветром до полной прозрачности и поддерживающий воспарившую телесную оболочку, вдруг начинал тускнеть, будто буря вместе с солнечными лучами пригнала и межзвездную пыль, терял свою подъемную силу, и я медленно опускался вниз, где меня ожидали смрад и дым разверзшейся земной тверди.