Чужая клятва
Шрифт:
Гринсвельд и не подозревал, что мудрецы, днями и ночами сидящие над умными книгами, без труда определили бы это состояние как раздвоение внутреннего облика. Он и знать не хотел, что Гу не было, нет и никогда не будет. Он жил с ним, и с ним он уйдет на Серые Равнины — последнее пристанище всех тех, кто живет на земле.
…Опустив тяжелую башку, Горилла пробивал соединить осколки любимого бога. Он забыл на время о скором появлении здесь, в его владениях, мальчишки варвара и бродяги-шемита. Остыв после припадка безумия, он был пуст и сломан так же, как его несчастный Густмарх, чьи бесполезные и жалкие останки валялись сейчас у его ног. Как странно кончилось время, отпущенное им двоим небесами… Сам, своей
В волосатой лапе его вдруг злобно сверкнул и тут же погас каменный зрачок… Гринсвельд затаил дыхание, надеясь еще раз увидеть этот блеск, но более ничего не произошло. Тогда он сел на пол, прижал к обвислым щекам глаз Гу, и отчаянно, дико завыл, подняв голову к завешенному паутиной потолку.
По винтовой лестнице спутники поднялись из подвала башни на первый этаж. Роскошная мраморная лестница, возле которой лежала груда каких-то осколков, шириной была почти во весь зал. У стен рядами стояли на подставках бронзовые светильники, все разного размера и формы: по всей видимости, Горилла натаскал их отовсюду, не особенно заботясь о красоте и симметрии. Чудесные мягкие ковры работы туранских мастеров устилали пол, но и они не сочетались между собою ни цветом, ни рисунком.
Пока Иава с благоговением рассматривал и зарисовывал в маленькую книжечку узоры витражей на единственном здесь окне, Конан внимательно осмотрел первый этаж, но не обнаружил никаких признаков маттенсаи. Не было здесь и следов хозяина, кроме, разве что, обломков статуи, невесть кого изображавшей при жизни. То, что разбил ее Гринсвельд, сомнений у варвара не возникало, ибо в Желтой башне жил он один: так сказал шемит, а тому так сказал Асвельн. На всякий случай Конан еще раз порыскал по залу, производя при этом шума не больше, чем кошка, и двинулся прямиком к лестнице, жестами объяснив Иаве свои намерения.
Нервы молодого киммерийца были натянуты до предела и чуть не звенели в вязкой тишине башни. Шемит, напротив, был спокоен и внешне и внутренне. Словно верного друга за спиной ощущал он все прожитые годы, весь опыт, накопленный им кропотливо за время странствий; он не рассказал Конану и самой малой части того, что случилось когда-то пережить, что посчастливилось когда-то узнать. Мечтая на склоне жизни вернуться в покинутый давно Шем, он так торопился жить, что успел очень многое — иные знаменитые мудрецы, сидящие в богатых дворцах в качестве советников, не знали столько, сколько простой бродяга, за двадцать лет исходивший чуть не все дороги на свете. Впрочем, Иава был вполне благородного происхождения и не менее благородного образования, но теперь это уже не имело никакого значения, ибо время стирает все, а образ жизни строит новое, так что сейчас Иава был только тем, кем был сейчас.
Поднимаясь по мраморной лестнице, он улыбался в спину мальчику, к которому привязался всей душой, и не сразу заметил то, что заметил Конан: огромную, покрытую черной шерстью обезьянью лапу со сморщенными пальцами и кривыми желтыми ногтями.
Горилла сидел в своем любимом кресле и ждал гостей. Он не прятался, но и демонстрировать себя не собирался. Кресло стояло почти против входа в зал; он не стал двигать его; он просто уселся поудобнее, прикрыл глаза, кожей чуя приближение варвара и его спутника. В душе его было по-прежнему пусто, но на Серые Равнины он уже не желал. Если это случится — пусть, но сначала туда должен отправиться этот киммерийский пес… Гринсвельд приподнял веки, хмуро посмотрел на входящих. На лице мальчишки он с удовлетворением заметил некоторую растерянность, зато шемит, против ожидания, ответил ему таким же твердым и угрюмым взглядом,
В первое мгновение Конан растерялся. Он ожидал увидеть обезьяну, он ожидал увидеть человека, демона, монстра — кого угодно! Горилла Грин обликом своим не подходил ни под одно из этих определений. Огромный, ростом чуть не на три головы выше варвара, с широкими мощными плечами, он словно являлся олицетворением силы. Квадратная здоровенная башка крепко сидела в плечах без участия шеи, которой просто не было. Низкий волосатый лоб в глубоких продольных морщинах с боков завершался шишками; нос — обыкновенный человеческий нос, чуть свернутый набок; под ним длинные толстые губы, обросшие не то бородой, не то той же шерстью, что и все остальное; скошенный, словно срезанный клинком подбородок упирается прямо в грудь, обрамленный вислыми щеками; близко посаженные глаза тускло поблескивают, и в них можно разглядеть…
Конан содрогнулся. Прежде он не видал ничего подобного. Окинув Гринсвельда одним быстрым взглядом, он словно споткнулся о его глаза, в которых было намешано столько всего, сколько вынести обычному человеку не представлялось возможным. Но Горилла и не был обычным человеком. Демон? Обезьяна? Монстр? Киммериец понял лишь одно: Гринсвельд был страшен. Безумием ли, кое явно таилось в черной глубине зрачков, силой ли, злобой ли — сейчас не стоило об этом размышлять. Но за девятнадцать лет своей жизни Конан не встречал еще подобного противника, а встретив, сделал шаг ему навстречу, выставил перед собою меч и ухмыльнулся.
Может быть, варвар и не сделал бы первого шага, памятуя о том, что воин должен уметь не только сражаться, но и вовремя дезертировать, прихватив добычу (в данном случае — маттенсаи), но, пораженный выражением глаз Гринсвельда, он снова оглядел его, вдруг заметив то, что сначала ускользнуло от внимания: шерсть, покрывавшая его всего, была аккуратно расчесана — как раз это обстоятельство, рассмешив, и вывело Конана из оцепенения.
Не прошло и трех вздохов с того момента, как спутники вошли в зал и увидели Гориллу, а киммериец уже наступал на него, двигаясь слегка вразвалку, расставив руки. В правой руке его был зажат меч, и на лезвии весело посверкивали огоньки от света таких же как на первом этаже бронзовых светильников.
Не принимая пока боя, Гринсвельд легко увернулся от стремительного выпада Конана, спокойно, не оглядываясь, прошел к стене и снял висящий на пестром ковре длинный двуручный меч.
— Конан! — резко крикнул шемит, с одним кинжалом кидаясь к Горилле.
Но было уже поздно. Неожиданный даже для такого бывалого воина, как Конан, бросок Гринсвельда и последовавший за ним удар, казалось, закончили еще не начавшуюся битву. Острие клинка вошло варвару глубоко в плечо; кровь хлынула потоком, струясь по мощной груди, стекая на прекрасный мозаичный пол.
В глазах Конана помутилось в одно мгновенье. Он качнулся, пытаясь зажать рану ладонью, медленно опустился на колени. Сквозь мутную завесу увидел он, как не спеша подошел к нему Горилла Грин, помедлил, разглядывая, потом хмыкнул и снова поднял меч. Пересохшие губы варвара прошептали проклятье; он заставил себя привстать и посмотреть в черные зрачки обезьяны так насмешливо, как только умел. Меч сверкнул в воздухе и с силой опустился.
Гринсвельд с недоумением смотрел на труп шемита, лежащий между ним и варваром. Он никогда не мог этого понять: сунуться под смертоносный клинок, занесенный над другим! Смешно.