Чужая жена
Шрифт:
Глаза у Лорны расширились.
— Я знаю, что делать, я знаю, — твердила она беспрестанно, словно пытаясь убедить саму себя, — кому знать, как не мне — как-никак, а я родила семерых, уж кто-кто, а я-то знаю…
Сквозь туман подступающей боли Мара едва замечала Лорну, которая старалась определить время между схватками и давала ей советы, как правильно дышать. Но даже сквозь приступы мучительной боли Мара чувствовала нежную руку матери, которая ласково гладила ее по волосам. Голос Лорны, спокойный и уверенный, доносился до нее сквозь пелену страданий. Схватки накатывали вновь и вновь. Затем Мара почувствовала, что ей надо помогать ребенку, и стала тужиться. Как ей показалось, прошло
— Мальчик, — объявила Дорна. — Прекрасный маленький мальчик.
Прошло немало времени, прежде чем Мара смогла отвести удивленный взгляд от малыша — от его маленьких ручек, розовеньких ножек, светлых волосков, прилипших к влажной головке. Но когда его первые крики разорвали тишину и она наконец подняла глаза, встретившись взглядом с Лорной, то почувствовала неразрывную, глубокую связь, отныне объединившую ее с матерью. Да и не только их двоих, но и младенца, который, являясь частью каждой из них, был в то же время единственным и неповторимым.
— Он само совершенство, — проворковала Мара, дотронувшись до крохотных кулачков.
— Ты тоже была совершенством, — улыбнулась Дорна.
До них донесся голос Кефы:
— Все в порядке?
Мара улыбнулась, накрыв рукой маленькую, покрытую нежным пушком головку, и взглянула на Лорну глазами, полными слез:
— Скажи ему, что все в порядке. Все в полном порядке.
Ее взгляд скользнул к распахнутой настежь задней дверце «лендровера», где, словно в окне, виднелся резко очерченный прямоугольник ясного неба. Боль прошла, уступив место всеобъемлющему чувству радости.
Это твой сын, Джон. Твой малыш.
В последние дни, которые Лорна провела в Рейнор-Лодж, она была воплощением оптимизма и кипучей деятельности. Ни малейших признаков усталости, ни намека на головную боль — казалось, с рождением Джесси она и сама будто заново родилась. Она могла с утра до вечера возиться с малышом, обучая Мару, или помогать Менелику на кухне. Вместе с Дуду она собирала овощи на огороде, прилегавшем к приюту, или расставляла в комнатах свежие цветы. Если Мара отдыхала или была с ребенком, Лорна брала на себя роль хозяйки приюта, встречая и обхаживая гостей, которые возвращались с местными проводниками после ставшего бескровным сафари.
Но вскоре Лорна засобиралась в дорогу. На прощание она взяла с Мары слово писать ей каждую неделю, и на протяжении долгих лет Мара честно выполняла данное обещание, описывая едва ли не по дням каждое мало-мальски значимое событие в жизни Джесси, который быстро стал любимцем не только обитателей приюта, но и всей ближайшей деревни. Каждый новый шаг, совершенный Джесси, любая неудача, болезнь или недомогание, и каждая, пусть даже самая маленькая победа добросовестно отмечались Марой на тонких листах голубой бумаги, которые затем запечатывались в авиаконверт и отправлялись в долгое путешествие по земному шару.
Одно время они с Лорной вынашивали план еще одной поездки в Танзанию, но дальше разговоров дело не сдвинулось. А много лет спустя Мара и Джесси сами вернулись в Тасманию. Так большая семья объединилась, и они с Лорной долго не могли наговориться, делясь общими для них воспоминаниями, как давними, так и новыми. Но и эти дни канули в небытие — Лорна умерла год назад, пережив своего мужа всего на несколько недель, словно повинуясь напутствию: жена да прилепится к мужу своему. Она безропотно последовала за ним по тому пути, что избрал он. Но Мара была рада и тому, что ее мальчик застал их обоих в живых и даже успел завоевать суровое сердце своего деда. То был еще один аргумент, подтверждавший правильность
Мара хорошо помнила тот день, когда сделала окончательный выбор. Джесси собирался в Академию Рифт Велли в Кении. Мара уже оплатила один семестр. До этого уровня они как-то дотянули с помощью заочного обучения, как до них поступила и семья Холден. Но сейчас мальчику было без малого тринадцать, а значит, пора было задуматься о чем-то более серьезном, возможно, школе-интернате. Мара съездила к Бине в ее торговый эмпориум и купила обшитый жестью чемодан, на крышке которого, стараясь унять внезапно возникшую дрожь в пальцах, краской вывела имя Джесси, при этом уговаривая себя, что Кения, как-никак, пусть не близкая, но все еще Африка, а не далекая Англия. Да и образование там приличное. Но все аргументы, которые услужливо подсказывал разум, разбивались о глухое молчание опустошенного сердца. Складывая вещи сына, Мара готова была разрыдаться; несколько раз она ловила себя на том, что просто стоит у открытого шкафа и вдыхает запах того, что можно было назвать мальчишеством — запах кожи, карандашей и клея, сохнущего на авиамоделях.
Настал день, когда Мара и Джесси уезжали в аэропорт Аруша. Обитый жестью чемодан был погружен в кузов «лендровера», и весь приют вышел попрощаться. В последний момент мальчик вцепился в бивни при входе и ни за что не хотел их отпускать. Сначала Мара стыдила его, затем уговаривала, но в конце концов сама отцепила детские руки, до сих пор тонкие и слабенькие, и подтолкнула ребенка к машине. На его лице, обычно живом и открытом, выступили желваки. Светловолосый, с голубыми глазами, он смотрел на Мару так, как смотрел бы на нее Джон в его возрасте. Она пыталась поймать взгляд вначале Менелика, потом Кефы. Но те не выказали никаких чувств, чтобы не повлиять на ее решение. Она повернулась к Джесси, в молчании наблюдая, как маленькая фигурка бредет от нее прочь. Его не по размеру большие новые ботинки оставляли на пыльной земле какие-то странные, словно чужие, следы.
Вынести этого Мара уже не могла. Она подбежала к «лендроверу», открыла дверцу и вытащила чемодан из машины. Джесси повернулся к ней с таким взглядом, который она не смогла забыть и долгие годы спустя.
— Я не хочу уезжать от тебя, — сказал он, — никогда-никогда.
Мара притянула его к себе:
— Я не хочу, чтобы ты уезжал.
Но это означало возвращение в Тасманию. Мара понимала, насколько важно в современном мире получить хорошее образование, чтобы самому распоряжаться своей судьбой. Она продала приют Абасси, владельцу отелей в Кикуйю, на том условии, что Кефа станет партнером в бизнесе, а Менелик — он уже собирался на пенсию — и дальше будет жить в своем флигеле. Сборы и прощания разрывали сердце. Но, с другой стороны, они с Джесси теперь не расстанутся.
Со временем, как это бывает в жизни, каждый из них пошел своей дорогой. Джесси вырос и должен был искать свой путь в этом мире. Насколько ему это удавалось, Мара не бралась об этом судить, но была уверена в одном: любая мать, любой отец могли гордиться таким сыном.
Как она скучала по нему — казалось, даже кости ныли от тоски…
Мара попыталась отогнать от себя грустные мысли. Еще минуту назад, напомнила она себе, жизнь представлялась ей спокойной и безоблачной: как-никак, а у нее был собственный дом и сад, люди поблизости и работа в деревне. О чем еще мечтать? Пройдет время, и она научится жить в одиночестве, не чувствуя себя одинокой. Научится готовить на одного и даже станет находить утеху в том, чтобы завтракать и ужинать, имея в собеседниках одно лишь радио. И ведь придется. Выбора-то, в любом случае, нет.