В окне едва забрезжил рассвет, утро начиналось. Она поднялась с колен, еще раз долгим взглядом посмотрела на себя в зеркало, будто оценивая свое новое отражение, и, понимая, что не может больше тут оставаться, достала, стараясь
не шуметь, из шкафа платье какой-то из своих внучек, которое оказалось ей великоватым (тут ей в руки попался старый, изъеденный молью, поблекший от времени, чудом, видимо, уцелевший желтый жакет дочери, о котором она некогда мечтала, но далекое воспоминание, повторившееся уже дважды за один день, не вызвало в ней никаких чувств, сейчас она обладала неизмеримо более ценным возвратившейся юностью, и только это занимало все ее чувства и мысли без остатка), и вот в платье своей внучки она на цыпочках стала пробираться к входной двери. Но не сделав и пяти шагов, она вернулась, подошла к своей опустевшей постели, глянула на старуху-дочь возле кровати, ласково провела по седой голове спящей старухи тонкой молодой рукой, достала тихонько из комода рядом с кроватью деньги - свои сбережения и, окинув прощальным взглядом комнату, в которой совсем недавно собиралась умирать, только хотела выйти, как привычная мысль ожгла ее: "Как же все они будут без меня? Да и потом... что они подумают? Куда, подумают, я делась?.. А что соседям скажут, знакомым? Что вообще люди подумают?
Они же на смех поднимут всех моих родных! Они же осудят всю нашу семью, скажут, старуха перед смертью пропала из своей постели, внезапно потеряли, скажут, старую, умиравшую бабушку... Конечно, они осудят..."
И не успела она подумать это, как, хрипя, упала на кровать, возле которой стояла! Смерть вернулась, взяла ее за горло, сдавила в своих костлявых объятьях, и она все сильнее, все судорожнее хрипела, борясь со смертью, металась в постели, с ужасом успев заметить, как на глазах у нее тонкие, гладкие девичьи руки покрывались старческими морщинами, становились дряблыми и немощными, как и все тело ее... Оглушенная мгновенно подступившей смертью, с выпученными глазами, она увидела, как дочь ее встрепенулась на стуле, проснулась, поднялась и, поглядев на ее дергающееся тело, громко крикнула в глубь квартиры:
– Маме плохо! Вставайте! Идите сюда! Быстрее! Маме очень плохо!
И в этой последней фразе дочери успела за мгновение до небытия уместиться в угасающем сознании старухи вся ее восьмидесятитрехлетняя жизнь, но ни горечи, ни страдания она не могла уже почувствовать, потому что это был последний миг пребывания ее на земле, светлой и прекрасной, какой и кажется земля, когда ее покидаешь.