Чужие и близкие

Александров Вильям Александрович

— Пошли, ребята, — говорит Миша, — хватит, ну его к дьяволу. Славка, Махмуд, собирай барахло.

И тут, откуда ни возьмись, появляется Медведь. У него просто дар такой особый — не иначе. Часами его нет, где он там ходит, что делает — бог его знает. Но достаточно нам только подумать, что, мол, пора уходить, довольно — и он тут же появляется как из-под земли. Он увидел Гагая, увидел нас, собирающих тряпки и инструменты, и все, конечно, понял.

— Я забираю их, — сказал Гагай. — Будем ставить локомобиль. А это, — он кивнул головой в сторону мотора, — можно делать во время любого перерыва.

— Дело ваше, —

набычился Бутыгин, — начальству виднее.

Он подошел к мотору, повернул ручку замыкающего механизма, подергал, ее.

— Дело ваше, — повторил он угрожающе и с натугой откашлялся: у него, видимо, першило в горле. Он стоял, расставив свои слоновые ноги, чуть раскачиваясь, и с ненавистью глядел на Гагая. — Дело ваше, сказал я, берите. Но только помните — работа не закончена. Мотор пускать нельзя, простой будет по вашей вине. А я умываю руки.

— Вы бы лучше лицо умыли, Бутыгин, — с какой-то презрительной жалостью сказал Гагай. — У вас шеллак вон… — Он хотел сказать «на губах», но, видно, передумал из-за нас, — на щеках, — закончил он после паузы.

— А это вас не касается, — недобро ухмыльнулся Медведь, — я ведь сам, своими силами все делаю, я ведь солдат на помощь не приглашаю…

Я не понял, какой тайный смысл содержался в этих словах, но понял только, что он сказал что-то очень обидное.

Гагай резко вскинул голову, какое-то мгновение прямо, не отрываясь, смотрел на Бутыгина, потом поправил двумя руками очки и сказал, обращаясь к нам:

— Пойдемте, ребята.

Когда выходили из цеха, мы вместе с Мишей, не сговариваясь, оглянулись. Бутыгин так и стоял возле мотора, набычившись и глядел исподлобья нам вслед. Ничего хорошего этот взгляд не предвещал.

— У-у, медвед, — процедил Миша, и глаза его остро блеснули. — Ты знаешь, чего он про солдат?

— Нет.

Гагай жена ведь на фронте, врач она. А он здесь, видишь. Армию его не берут, я слыхал…

— Почему?

Ни знаю. Больной, что ли… У, сволочь, медвед… Давай ему темный устроим?

— Давай, — загораюсь я. И всю дорогу до дизельной мы с упоением придумываем все возможные способы расправы с Бутыгиным, разумеется, втемную.

Мы подошли к станции и увидели, что из четырех железных труб, которые всегда попыхивали сизоватым дымком, теперь дымила только одна — три дизеля стояли. Здесь было уже много народа — видно, собрали из разных цехов слесарей и монтажников, все собрались вдоль насыпи, соединившей железнодорожную ветку с дизельной. Эта насыпь пересекала главную дорогу, по которой шло сообщение с цехами, поэтому был оставлен промежуток — через него все эти дни шло движение, а сейчас его засыпали, чтобы можно было провести локомобиль.

— Давайте, ребята, включайтесь, — сказал Гагай. — Помогайте засыпать и укладывать рельсы. А потом уж, когда проведем, возьмемся за электрическую часть. Не хотели сейчас останавливать, да вот — само собой получилось. Машины не выдержали.

— Машина не человек, — сказал Миша.

— Это верно, — согласился Гагай. — Никакая машина не выдержит того, что переносит человек. Но, между прочим, человек создает машину, и человеку она подчиняется.

Однако мы видим другое, — с грустью говорит Синьор. — Человек человеку подчиняется. Посмотрите: фашисты и голод легко делают из человека зверя. А она, машина, больше гордая, она не хочет…

Вы

так думаете? — Гагай нервно боднул головой и стал поправлять очки. — Мы этот философский спор продолжим завтра. А, сейчас я вам скажу одно. Вы скоро сможете убедиться — далеко не всех фашизм сделал животными и далеко не все ему подчиняются, это дело временное. А машина… — он опять боднул головой, — вы еще видите чудо. Вы увидите, как мы с вами заставим дизель работать на хлопковой шелухе.

— Простите. Что есть хлопковая шелуха?

— Ну, они вам объяснит. А я сейчас должен идти. Мы еще поговорим об этом…

Гагай тут же исчез, сделав несколько огромных шагов, и трудно было понять, как у него это получается при его совсем коротких ногах. Впечатление было такое, будто он разорвется сейчас пополам, но ом не разрывался, и казалось, что ноги у него резиновые, что они вытягиваются во время его огромных шагов, а туловище его поворачивалось то влево, то вправо.

Мы все четверо остолбенело глядели ему вслед.

— Махмуд, — тихо проговорил Синьор, — как он сказал?

— Хлопковая шелуха. Это курак есть, курак чистит — закрытый коробочка. Чистый вата одну сторону кидает, коробочка разломает и другую сторону кидает. Ну, деревяшка такой, маленький. Печки кишлаке топим.

— Почки? Постои, он сказал. — дизель? Ты понимаешь? — обе р и у лен Синьор ко мне.

— Нет.

— А ты, Миша?

— Давай бери лопату, — хмуро проговорил Миша.

А когда мы все включились в общую людскую цепь, вытянувшуюся вдоль насыпи, и стали кидать гравий, Миша вдруг покрутил пальцем у виска.

— По-моему, он того… Не иначе… Дизель на шелухах! Это все Медвед, сволочь!

При чем тут Медведь, я так и не понял.

Мы насыпали гравий на носилки — он был свален вдоль дороги — и оттуда тащили его к насыпи, там сваливали, лопатами подгребали выше, потом снова шли за гравием. Я работал в паре с Мишей, а Махмуд — с Синьором. Но вскоре мы увидели, что Синьор сидит возле носилок, прижимает руку к животу, лицо у него белое, холодный нот выступил на лбу, а рядом какой-то парень с красной повязкой на рукаве распекает его:

— Такой лоб здоровый, а накладываешь, как воробушек — глядеть смешно, — презрительно говорил парень. — Ты вон посмотри, девки корячут носилки, а он, видите ли, сидит, переутомился, бедняга!

Миша оттеснил плечом парня с повязкой и наклонился.

— Ты чего, Синьор?

— Та ничего, сейчас… Поднял носилки, и что-то там… Что-то плохо стало… — У него вздрагивали губы.

— Больше ты носилки не поднимай, — сказал Миша, — ни одной носилки. Пойдешь наверх, на насыпь пойдешь, равнять гравий будешь, ясно?

— А ты чего здесь командуешь? — возмутился парень. — Тут я расставляю рабочую силу, понял? Будет каждый командовать! Берите сейчас же носилки, — напустился он на Махмуда. Я увидел, как мгновенно побагровел Миша, как заиграли желваки на его щеках, и быстро встал между ними.

— Ты иди, — сказал я тихо парию. — Расставляй рабочую силу. А мы сами тут разберемся. Мы сами пришли и сами разберемся, ладно?

Но он не унимался, он был страшно задет тем, что ущемили его нрава, и кричал и размахивал руками, грозился доложить главному инженеру. Тогда Синьор встал и взялся за носилки, но Махмуд отнял их у него, а Миша вплотную придвинулся к парню.