Чужие края. Воспоминания
Шрифт:
Для нас всех было большой радостью, что она снова могла петь, сперва тихо, а потом и в полный голос.
Для детей болезнь Керри имела свою добрую сторону. Она подолгу, с изумлением и гордостью наблюдала за их играми, радуясь их ловкости. Она все время им что-то рассказывала, стараясь, чтобы к ним не пристало кое-что из того, что они видели вокруг себя. И неустанно повторяла: «Мы — американцы. Мы так себя не ведем».
Мы всегда торжественно отмечали четвертое июля. Она сама сшила американский флаг, мы устраивали фейерверк и пели «Звезды и полосы» под орган. Задолго до того как дети увидели Америку, они уже привыкли называть будущий отпуск родителей «возвращением домой».
На закате они часто сидели на берегу залива, глядели на простирающиеся перед ними воды, и Керри говорила с ними о лежащей
Каждый день, пока не налетел тайфун и море не стало слишком бурным, они ходили на морские купания, и там однажды случилось забавное происшествие, о котором потом рассказывали долгие годы. Руки у Керри все еще были худыми, и как-то утром ее обручальное кольцо соскользнуло с пальца и упало в воду, причем она хватилась его не сразу. Ну а заметив пропажу, она тут же вернулась на берег, принялась искать кольцо, и все они искали, но без всякого результата. Керри наняла маленького китайчонка, чтобы он поискал в том месте, где она утром купалась, но и он, сколько ни нырял, ничего не нашел. Пополудни она, оставив всякую надежду, решила все же в последний раз попытать счастья; она медленным шагом двинулась вдоль берега, и вдруг лучи заходящего солнца пронзили непотревоженную водную гладь. Дно высветилось, и там, на отмели, поблескивало ее кольцо. Мальчик еще разок нырнул и протянул ей ее колечко, и Керри с торжеством водрузила его обратно на палец. Когда она сообщила об этом Эндрю, он невозмутимо заметил: «Я знал, что ты его найдешь. Я же молился об этом».
Когда спустя много лет она принималась рассказывать об этом случае, дети начинали кричать: «А что, папа и в самом деле помог тебе своими молитвами? А, мама?»
В ее ярких глазах зажигался огонек, и она отвечала: «Возможно. Но если б я еще раз не вернулась на берег, не видать бы мне моего колечка. Молиться, конечно, всегда хорошо, но пройтись лишний раз по берегу не помешает».
Оправившись от болезни, Керри решила не ждать, пока окрепнет настолько, что они смогут вернуться в миссию, к покинутым Эндрю духовным чадам, а начать зарабатывать деньги. Настало лето, и на море приехали отдохнуть несколько белых. Керри переселила свое семейство в мансарду, пустила в дом отдыхающих и таким образом возместила потерянную по ее вине часть жалованья.
Но еще важнее денег была для нее возможность испытать свои силы. Ей надо было печь хлеб, готовить, стирать, заботиться о дюжине людей, и все самой, если не считать китайца-слуги и Ван Ама, помогавшей с детьми. Она с честью со всем справилась, притом даже, что снова была беременна. Лихорадка и кашель не возвращались, и она поняла, что действительно выздоровела. В конце лета, когда постояльцы уехали, она закрыла свой тихий дом с его песчаным садом, и они возвратились в Южный Китай.
Но она умолила Эндрю не селиться больше в устье Янцзы, где они жили до этого. Она поправилась, но еще не совсем окрепла, и поэтому их направили в срединный район, в расположенный на пересечении реки и Великого Канала порт Чунцин, прославившийся со времен Марко Поло своими грандиозными храмами, пагодами и оживленной торговлей. Керри мгновенно полюбила его за холмы, поднимающиеся от реки. Но в Чунцине царил космополитический дух, не слишком подходящий для неистового первопроходца Эндрю. Здесь, помимо него, были другие белые миссионеры, он же мечтал об огромных пространствах, где он будет один проповедовать множеству множеств. Он был недоволен жизнью, и Керри не решалась завести собственный сад до тех пор, пока в их миссии не осознали, что Эндрю — прирожденный первооткрыватель
Керри снова пришлось устраивать дом для своих детей. Все три комнаты выходили окнами на реку Янцзы, широкую, быструю и желтую от земли, которую она смыла с берегов на тысячах миль своего пути. Шли месяцы, и Керри все больше начинала бояться и ненавидеть эту великую непреклонную реку, такую быструю в верхних теснинах и такую ленивую и угрюмую в нижнем течении, когда она расползается по земле. Для Керри она была символом все затопляющего, Все подавляющего, ненасытного, готового проглотить любую жизнь, осмелившуюся встать на его пути, Востока, которому она пыталась противостоять всякий раз, когда строила дом для своих детей.
Часто она шила у окна и то и дело поднимала голову, чтобы взглянуть на простор этой в медленных и быстрых водоворотах реки. Она видела паромы, неторопливо ползущие на другой берег, видела легкие, похожие на ялики сампуны, дрейфующие по реке подобно листьям, опавшим с деревьев, — противоположные течения временами захватывали их в плен, и от экипажа требовалось немало ловкости, чтобы выпутаться из водной ловушки.
Весной река вздулась от тающих снегов, стекавших с гор у ее истоков, высоко поднялась и стала злой и опасной. Керри больше не хотелось смотреть на нее, ибо на ее глазах переворачивались лодки, забитые людьми, люди барахтались, пытаясь выплыть, но спастись не удавалось никому. Дважды на ее глазах тонули даже паромы, перегруженные настолько, что люди свисали с бортов; они, простонав как большое животное, перевертывались и отправлялись, днищем вверх, вниз по течению. Какое-то мгновение из воды высовывались черные головы, видны были отчаянные взмахи рук, а затем река смыкала над ними свои струи и текла как обычно, и только паром бешено крутился, уносясь все дальше и дальше.
Говорили, что, упав в эту реку, невозможно спастись — такими быстрыми были пересекающиеся течения под ее спокойной, покрытой легкой рябью поверхностью. Каждые несколько дней она увлекала на дно какой-нибудь сампан. Но с непостижимым, чисто восточным фатализмом люди продолжали ходить по этим опасным водам на утлых суденышках. Керри день ото дня все больше ненавидела эту реку, которая губила людей, — тех, кто доверил ей свою жизнь. Она постоянно следила, чтобы Эдвин и Эдит, которые любили смотреть на суда, поменьше стояли у окна, потому что они могли увидеть страшное зрелище — как, отчаянно сражаясь с течением, уходят на дно обессилевшие люди.
К тому времени Керри научилась строить свой дом всюду, куда ни забрасывала ее судьба, и сейчас она принялась прихорашивать его под боком у этой ненавистной реки. Она побелила эти три комнаты, а местный маляр покрасил пол, оконные рамы и двери. Розовые гардины давно сносились, но она купила в китайской мануфактурной лавке белого муслина, очень похожего на тот, из которого они делали сетки от комаров, и сшила красивые, в нарядных сборках занавески, достаточно к тому же широкие, чтобы надежно закрывать вид на жестокую реку. А поскольку места для сада не было, она прибила за окном ящик из-под молока и потом, прихватив с собой Ван Ама и детей, отправилась на холмы, окружавшие город, накопала отличного чернозема, наполнила им ящик и посадила черенки герани, которые захватила с собой из своего песчаного садика в Чефу, и розы, с которыми никогда не расставалась. Скоро, прежде чем кинуть взгляд на реку она видела яркое разноцветье.
Под тремя комнатами — единственными, что Эндрю удалось снять, — была компрадорская лавка, владелец которой торговал всякого рода завозными консервами и местной снедью, но в первую очередь виски и бренди. В этом портовом городе оптовой торговлей занималась горстка белых, торговцев-китайцев было и того меньше. Главными поставщиками были солдаты и матросы с американских и европейских военных кораблей, заходивших время от времени в гавань. Река была такой широкой и глубокой, что эти большие суда могли подниматься гораздо выше порта. У Керри теплело на сердце, когда она видела, как величественно развевается американский флаг над темной опасной рекой.