Чужие маски
Шрифт:
— Починить чего... пусти вас в дом, побирушек!
Но смотрел хозяин уже спокойнее. Хотя в дом пускать и не собирался. Но Лиле того и нужно не было — перебьется. Еще ей деревенских клопов кормить не хватало.
— Да мы того и не просим, сынок. А вот если укажешь нам место, где можно не под открытым небом переноче- ; вать — благодарны будем!
— Переночевать...
А вот теперь мужчина смотрел с определенным интересом. Не на Лилю — на Лари. И девчонка задрожала под оценивающим мужским взглядом.
—
Лари и рот открыть не успела.
— От источника святой Масаны, — закряхтела Лиля, ! наваливаясь всем весом на несчастный посох. — Оттуда, милок, говорят, святая хорошо женские хворости лечила, дак племяшка туда и отправилась. А уж я с ней, чтобы не обидел никто...
— Женские болести? — насторожился мужчина.
Лиля приветливо ' улыбнулась. Видимо, душевно получилось, мужчина аж попятился.
— Дак муж у Лари.... Того... от дурной хворести помер, вот Лари и решила сходить помолиться. А коли пошлет святая исцеление...
И куда только мужской интерес во взгляде подевался?
— Ладно, — процедил мужчина, явно жалея о своем великодушии. — Можете на сеновале переночевать, но с утра чтобы духу вашего не было.
— Милок! Да благословит тебя святая! Чтобы ты был обильным, плодовитым, чтобы твоя жена каждую ночь на мужа радовалась...
Что-что, а заговаривать зубы Лиля умела вполне профессионально. Только тему дайте...
Врач же!
А врачу приходится иметь дело с самыми разными пациентами. К кому просто так и не подойдешь...
Мужчина чуть расслабился и махнул рукой на неказистое строение. Туда Лиля и направилась. Лари таилась в кильватере, горестно вздыхая. И открыла рот, только когда они удобно устроились, вытянули ноги и достали по куску хлеба из котомок.
— Спасибо тебе...
— Да не за что.
—I Я уж испугалась, что придется...
—I Что — так плохо все было? — внимательно посмотрела Ли|ля.
Судя по тому, как передернуло девчонку — было даже хуже. Лиля мысленно пожелала ее покойному муженьку сковородку погорячее.Вот козел!
Раз уж ты завел молодую жену, так хоть позаботься, чтобы она тобой иногда довольна оставалась. Хотя... не в этом времени, не с этими людьми. Удивительно даже, что Лари сбежать решилась. Иные так и помирали...
— Знаешь, я старше тебя. С правильным мужчиной не так все и плохо будет. Даже хорошо.
Про восхитительно, ночь экстаза и небо в алмазах Лиля говорить не стала. Глупо.
И в двадцать-то первом веке сексопатологи с ног сбиваются, стараясь вылечить последствия мужской глупости и эгоизма. А уж здесь, где на триста лет ни вперед, ни назад ни одного психолога!
Здесь это навсегда.
— Лари, а чего ты от жизни хочешь?
— Я же сказала — пойду в Турон...
Лиля
— Лари, я не о том спрашиваю. Вот, придешь ты в Турон, допустим, работать будешь, а дальше что? Так и будешь работать, пока руки поднимаются? Ни семьи, ни детей, ни дома, ни лома...
Лари похлопала большими глазами. Красивыми. И ресницы у девочки длиннющие... ее бы отмыть, отчистить, к делу приставить.
— Я не думала...
Думать было некогда. Бежать надо было. И голова болела после удара, и жить хотелось. Но побег-то уже осуществился, пора бы и дальше заглянуть.
Это Лиля и высказала, в самых доступных выражениях. И натолкнулась на непонимающий взгляд Лари. Девушка не была глупой, нет. Даже хитрой... в рамках своих представлений о жизни.
Но — ограниченной.
Думать на шаг вперед ее научила жизнь, а вот что дальше?Нет, неизвестно.
Лиля задумчиво разглядывала нечаянную попутчицу.
Стоит ли ей доверять?
Стоит ли приближать к себе?
Время покажет. А пока имеет смысл как следует поспать.
* * *
Впервые за два месяца не под открытым небом.
Радует?
Не особо.
Сено кололось, с него летела какая-то гадкая труха, шуршали под полом мыши, и Лиля полночи дергалась... хорошо хоть без клопов обошлось. Наутро они опять продолжили свой путь. Лиля от души благословила мужчину, на сеновале которого они переночевали, пообещала ему помолиться за здоровье благодетеля в каждом встреченном храме — и две женщины опять зашагали по дороге.
До Турона была еще неделя пути, как бы не больше.
Ативерна, Лавери
Ганц Тримейн присутствовал на похоронах. И предавался размышлениям о торжестве человеческого лицемерия.
Ах, как они страдают.
Как они это изображают!
Зеленые платья, зеленые вуали, зеленое траурное кружево...
Темно-зеленое на мужчинах.
Светло-зеленое на женщинах.
Джолиэтт, в светло-зеленом, казалась жутко болезненной, и кажется, переживала по этому поводу больше, чем о покойном супруге.Старший сын покойного... не то, чтобы скорбел. Изображал приличествующую случаю грусть. Его жена прома- кивала платочком глаза — и косилась на Джолиэтт. Кажется, дама натерпелась от девчонки... взгляды определенно были злорадными, с такой интонацией: «Ужо я тебе!».
Средний сын...
Кажется, он действительно грустил. Лицо у него было своеобразное.
Любил он отца, или любил безбедную жизнь... кто ж его знает? Но горевал. А его супруга находилась рядом с мужем. Вот этой было не до Джолиэтт, она поддерживала супруга под локоток, что-то шептала ему на ухо, за детьми умудрялась следить...
Внуки особой скорби не проявляли. Кажется, дед у них популярностью не пользовался. Джерисон командировал к ним Миранду, за которой тенью следовала Ида.