Чужие сны и другие истории
Шрифт:
Утомленное королевство
Минне Баррет пятьдесят пять, и она действительно выглядит на свой возраст. В ее фигуре нет ничего, что намекало бы на то, как она выглядела в «лучшие времена». Увидевший ее подумает, что она всегда была такой: чуть угловатой, несколько полноватой, не пуританкой, но почти лишенной сексуальных интересов. Миловидная девочка, незаметно превратившаяся в миловидную старую деву, опрятную и молчаливую. Ее лицо сурово, но не слишком, и линия губ не сказать чтобы была жесткой. Словом, в пятьдесят пять лет весь ее облик свидетельствует о равнодушии ко многим сторонам бытия и о приверженности собственному жизненному пути.
Минна — управляющая небольшой столовой в спальном корпусе женского профессионального колледжа. Там у нее есть своя квартирка. Минна отвечает за работу немногочисленного персонала столовой и следит за тем, чтобы ученицы колледжа приходили в столовую подобающим образом одетые. Квартирка Минны имеет отдельный вход и свою ванную. По утрам в комнате немного сумрачно от тенистых вязов, растущих под окнами. Отсюда — всего несколько кварталов до
60
Центральный парк Бостона.
Итак, Минна читает до одиннадцати вечера, затем смотрит выпуск новостей и какой-нибудь фильм. Повар и кухонные работники приходят рано утром, однако Минне вовсе не обязательно появляться на кухне в такую рань. Она приходит в столовую к завтраку учениц. После завтрака она наливает чашку кофе и уносит к себе. Бывает, что Минна ложится вздремнуть. Ее предвечерние и вечерние часы, как правило, тоже протекают спокойно. Кое-кто из девушек приходит к ней посмотреть одиннадцатичасовой выпуск новостей (из коридора спального корпуса есть дверь в ее жилище). Возможно, телевизор интересует их больше, чем общество Минны, хотя все они очень вежливы и внимательны с нею. Минну несколько поражает степень их раздетости в этот час. Однажды учениц заинтересовало, насколько длинны ее волосы, если их распустить. Минна удовлетворила девичье любопытство: она сняла заколки и распустила свои длинные седеющие волосы. Ее волосы были прямыми, достаточно жесткими и доходили ей до бедер. Девчонки удивлялись длине и здоровому виду ее волос, а одна, чьи волосы были почти такой же длины, предложила Минне заплести косу. На следующий вечер ученицы принесли оранжевую ленту и заплели Минне косу. Ей это немного понравилось, однако она тут же сказала, что так волосы никогда не носила и носить не собирается. Правда, искренний восторг девчонок будил в ней мысль: «Может, попробовать?» Нет, это уже слишком. Она годами носила волосы стянутыми в тугой пучок и менять прическу не собиралась.
После ухода девушек, после фильма, выключив телевизор, Минна ложится не сразу. Она сидит в кровати и думает о выходе на пенсию. Ей сразу вспоминается ферма в Саут-Байфилде, где она выросла. Если мысли Минны и подернуты ностальгическим флером, она этого не сознает и думает лишь о том, как необременительна ее работа в колледже по сравнению с фермерским трудом. В Саут-Байфилде живет ее младший брат с семьей. Через несколько лет Минна думает вернуться туда, влиться в семью брата и вручить ему часть своих сбережений на черный день. В прошлое Рождество она туда ездила. Брат, его жена и дети спрашивали, когда она приедет к ним насовсем. Минна дала уклончивый ответ. Сама она рассчитывает поработать еще годика два, а там видно будет. Племянники и племянницы еще достаточно малы, и им потребуется ее забота. В семье брата ей всегда рады, и никто не посчитает ее обузой.
После теленовостей и фильма Минна думает о Саут-Байфилде: о прошлом и будущем. Воспоминания не вызывают у нее ни злости, ни раздражения, и ее нынешняя жизнь — тоже. У Минны нет воспоминаний о болезненных потерях, расставаниях или неудачах. В Саут-Байфилде у нее были подруги; кто-то из них выходил замуж, разводился, вступал в новый брак. Она же предпочла спокойную жизнь в Бостоне, в тридцати милях от фермы. Родители Минны умерли как-то тихо и почти незаметно, но и по ним она не тоскует. Она не считает дни до пенсии и в то же время уже представляет себя частью большой и крепкой семьи брата. Нельзя сказать, чтобы в Бостоне у нее было много друзей, но друзья для Минны всегда являлись приятными, знакомыми ей людьми, с которыми были связаны однообразные эпизоды ее жизни. Никто из них не был эмоциональным иждивенцем, требующим сопереживания или ее сочувствия. Взять, к примеру, повара Флинна, ирландца, живущего в Южном Бостоне со своей большой семьей. Он постоянно жалуется Минне на качество бостонского жилья, бостонские транспортные пробки, бостонскую коррупцию, бостонское то да се. Минна мало знает обо всем этом, но внимательно слушает повара; своей руганью Флинн напоминает ей отца. Сама она не ругается, однако ей нравится ругань повара. Он всегда умеет подать событие таким образом, что Минне кажется, будто ругань действительно оказывает какое-то действие. Флинн ежедневно сражается с большим кофейником и неизменно одерживает победу. Он осыпает упрямца градом отборных проклятий, трясет, угрожает разломать по винтику. Наконец испуганный кофейник начинает работать. Минна постоянно убеждается: этот спектакль из непристойных выражений и отчаянных жестов приносит результаты. Так ее отец вел себя с трактором, когда зимой тот не заводился. Минна считает Флинна приятным человеком.
Или взять миссис Элвуд — вдову с морщинистым лицом. Морщин у нее намного больше, чем у Минны. При разговоре морщины изгибаются, словно резиновые жгуты, и кажется, что подбородок миссис Элвуд висит на них, как на петлях. Миссис Элвуд — воспитательница спального корпуса. У нее британское произношение. Все знают, что она родилась в Бостоне, но после окончания колледжа провела целое лето в Англии. Несомненно, это было самое замечательное время в ее жизни. Минна обязательно сообщает миссис Элвуд, когда по телевизору будет фильм с Алеком Гиннесом. [61] Воспитательница приходит после
61
Алек Гиннес (1914–2000) — известный британский актер.
— Знаете, Минна, по-моему, я уже видела этот фильм, — изрекает миссис Элвуд.
— Самые лучшие фильмы с ним показывают на Рождество, а я всегда их пропускаю, — вздыхает Минна.
— Разве в доме вашего брата нет телевизора? — удивляется миссис Элвуд.
— Есть. Но в рождественскую неделю мы обычно играем в карты или принимаем гостей.
— Минна, вам чаще надо бывать за стенами колледжа, — говорит миссис Элвуд.
А еще Минна постоянно разговаривает с Анджело Джанни. Анджело — бледный, легко смущающийся, худощавый не то юноша, не то мужчина. У него светлосерые глаза, которые лишь немногим темнее его лица. Кроме имени, ничто не говорит о том, что он — итальянец. С таким же успехом его фамилия могла быть Катберт или Кэдуолладер, Деверо или Хант-Джонс. Фамилия никак не вяжется с этим неуклюжим, вечно сконфуженным человеком, который с ужасом воспринимает малейшую неприятность и застывает, точно статуя, когда эта неприятность случается. Возраст Анджело — от двадцати до тридцати лет; он живет в подвале спального корпуса, рядом с кладовкой, где хранится весь его нехитрый инвентарь. Анджело убирает мусор из корзин, моет посуду, накрывает столы, убирает со столов и делает другую подобную работу. Он может справиться и с более сложной работой, если его попросят и несколько раз подробно объяснят, что надо сделать. Анджело исключительно мягок, и его поведение по отношению к Минне представляет собой любопытную смесь глубочайшего уважения (иногда он называет ее «мисс Минна») и странного, робкого флирта, намекающего на истинные чувства. Минне нравится Анджело, с ним она нежна и приветлива, как со своими племянниками. Она понимает особенности Анджело и даже беспокоится за него. Она чувствует: Анджело ходит по шаткой земле. Его жизнь проста и бесхитростна; он привык к замкнутому миру колледжа, привык верить всему и всем. Он беззащитен, и любое столкновение с реальным миром нанесет ему жесточайшие раны. Какие именно — Минна не знает сама, но ясно ощущает неопределенные опасности, подстерегающие хрупкую, безыскусную жизнь Анджело. Минна старается оградить Анджело, рассказать, что к чему, хотя опасности, которые она предвидит для него, весьма расплывчаты. Жизнь самой Минны протекала без всяких потрясений: она ничем не болела, ей ни разу не угрожали, и в ее мир никогда не врывались разрушительные силы. Но за Анджело она боится и потому рассказывает ему назидательные истории, обязательно оканчивая их пословицей. (Минна каждый день вырезает из газеты очередную пословицу и прикрепляет скотчем к плотным черным страницам альбома для фотографий, где снимков совсем немного: коричневатая, с оттенком сепии, фотография родителей, неподвижно застывших перед аппаратом, и цветной снимок детей брата.) Истории Минна придумывает сама; в них нет предисловия, нет указания на время и место, нет даже имен и, конечно же, нет эмоциональной вовлеченности рассказчицы. Возможно, случись это с ней самой, рассказ был бы живее. Пословицы варьируются. Есть собственно пословицы вроде «От малого знания — большая беда», а есть целая коллекция изречений, призывающих к бдительности, рассудительности и осмотрительности. Особое место занимают изречения о вреде излишней доверчивости. Анджело слушает и благоговейно кивает. Он разевает рот и даже перестает мигать. Через некоторое время Минне надоедает его преданное внимание, и она, уже в качестве примечания, добавляет, что ни к чему нельзя относиться слишком серьезно. Это лишь сильнее озадачивает Анджело, и тогда Минна переводит разговор на более легкую тему.
— Знаешь, меня тут недавно наши девушки уговаривали сменить прическу и заплетать косу.
— Это было бы красиво, — отвечает Анджело.
— Видишь ли, Анджело, я не настроена менять прическу, с которой свыклась за столько лет.
— Мисс Минна, вы поступайте так, как лучше для вас, — говорит Анджело.
Минна бессильна разрушить его всепроникающую и опасную доброту. Анджело относится так ко всем, вручая им груз своего распахнутого сердца и позволяя делать с его сердцем что угодно… Через какое-то время Минна решает, что им обоим пора возвращаться к работе.
Она никогда не жалуется на свою работу. И только для пользы дела Минна попросила, чтобы ей дали помощницу. Тогда в ее выходные дни — по понедельникам — ни персонал кухни, ни ученицы не останутся без присмотра. Однако никто из руководства не посчитал ее просьбу достаточно серьезной. Сначала миссис Элвуд поддержала идею Минны и пообещала поговорить с управляющим по персоналу. Прошло время. Когда Минна спросила, был ли разговор, миссис Элвуд замялась и вдруг предложила ей самой поговорить с управляющим. Минна не решилась нарушать установленный порядок и подала заявление, изложив свои доводы. С тех пор прошло несколько недель. Ответа не было. Что ж, нет так нет. Жаловаться не в ее правилах. Конечно, хорошо было бы иметь помощницу примерно ее возраста, умеющую ладить с девчонками, а при случае и строгость проявить. В спальном корпусе и комната для нее есть. Ведь наверняка кто-то из женщин ищет жилье. А тут — комната бесплатно, и жить при колледже безопаснее, чем в многоквартирном доме. Конечно, помощница была бы ей очень кстати, но Минна не торопит события. Она умеет ждать.
У Минны был выходной день. Она шла по аллее парка Бостон-Коммон. Рядом бродили первые утки. Им было скучно. Минна то накидывала, то снимала платок. Когда ветер утихал, ей становилось даже жарко, но очередной порыв заставлял поежиться. Ежилась она и при виде бегунов в шортах и футболках, сшитых из легкой материи, которую прозвали «дрожалкой». Мимо нее, переваливаясь, прошествовало несколько диких уток. Вид у них был как у людей, случайно попавших в шумную незнакомую компанию, где их незаслуженно оскорбили, и теперь они, сконфуженные и ошеломленные, всеми силами пытались сохранять достоинство. Кроме уток на аллеях гуляли матери с детьми. Потом они отправятся по магазинам (или уже там побывали). Матери были одеты по-летнему, а детей закутали так, словно еще продолжалась зима. Впрочем, они и сами вздрагивали от порывов холодного ветра, поглядывая на плавающие в пруду куски хлеба и равнодушных уток. Через какое-то время утиное равнодушие исчезнет, но сейчас, когда утки готовились к продолжению рода и тщетно искали уединения, они отказывались есть, если за ними наблюдали. Старики в своих извечных пальто (чувствовалось, эти пальто они носят круглый год), с мятыми газетами под мышкой и общипанными буханками хлеба в руках, отламывали большие куски и бросали уткам. Они настороженно озирались по сторонам, не заметил ли кто, что куски слишком тяжелые (вероятно, их намерением было подбить и утопить утку).