Чужие в доме
Шрифт:
Он догадывался, что озеро, скрытое в каменном разломе, не может быть теплым. Слишком большая глубина. Но когда мальчик ступил в воду и студеная жижа заколыхалась у груди, дно круто оборвалось, уже в двух шагах от берега его невозможно было нащупать ногами. И Дрю догадался, что все гораздо хуже, чем он себе представлял. То ли где-то внизу, в трещинах, били холодные ключи, то ли из-за того, что глубокая каменная чаша никогда не прогревалась, но страшное озеро было жутко холодным. У мальчика сразу же свело ноги. Он с трудом выбрался на берег. И… проснулся.
Этот сон возвращался снова
Но с тех пор как Дрю понял, что в озере купаться нельзя, его стало еще сильнее тянуть на скалы. Он подолгу лежал на траве, прищурившись и созерцая вершины сопок. Скалы «цепляли» вату облаков, а мальчик думал о том, что сверху весь мир, наверное, выглядит совсем иначе. Он жутко боялся скал, однако с каждым новым сном его тянуло ввысь сильнее и сильнее.
Самое загадочное было в том, что Дрю мог быть активным участником этого видения. Если он хотел лежать на траве, то оставался там всю ночь, до утра, лишь рассматривая облака и размышляя о том, что может скрываться на вершинах сопок. Но если решал, что надо попробовать силы, то призрачный мальчик из сна тут же поднимался на ноги, подходил к выбранной скале, примериваясь, как лучше начать движение вверх.
Гранитные стены никогда не были гладкими. Их разрезали глубокие трещины. Многочисленные выступы, казалось, облегчали задачу. Бывало, что Дрю собирался с силами и начинал подъем. Но всякий раз, преодолев небольшую часть пути до вершины, не выдерживал, оглядывался за спину, вниз.
Сердце мгновенно уходило в пятки, он покрывался холодным потом, а руки становились ватными. Дрю «зависал» на стене, не имея мужества и воли, чтобы двигаться дальше. Хуже всего оказывалось то, что спускаться вниз, обратно, было гораздо труднее. Трясущиеся ноги срывались с выбоин в скале. Набившаяся в щели пыль и выросший в трещинах мох приводили к тому, что ступни мальчика скользили, не находя опоры. Временами он повисал на руках, подвывая от страха.
Этот сон не давал покоя Дрю многие годы. Даже когда Морович вырос, стал взрослым, загадочное видение возвращалось к нему снова и снова. Иногда оно навещало его каждую ночь, иногда надолго пропадало, но Морович всегда чувствовал, что сон вернется. И каждый раз существовала возможность выбора: остаться внизу или лезть наверх, словно это было нечто большее, чем обычный ночной кошмар.
Почему сегодня — именно сегодня — он решил, что обязательно нужно долезть до вершины? Дрю не мог ответить на этот вопрос… Страшная боль под ребрами, с правой стороны, лишала его способности думать, анализировать события. Он упал, сорвался со стены. Долго скользил вниз, по склону, с криком, выпучив глаза от ужаса. Но то, о чем он так боялся подумать раньше, то, о чем всегда подсознательно догадывался, не решаясь взбираться наверх, случилось. Он не просто сорвался. Падая, он упал на острый каменный выступ, и гранитный шип пронзил его насквозь. Теперь Дрю висел, точно жук на булавке, и страшная боль в груди лишала его рассудка…
Земля почему-то раскачивалась под ним из стороны в сторону. От этого боль становилась
— А-а-а, — простонал Морович, пытаясь разомкнуть дрожащие веки.
— Очнулся, придурок?! — Грубый окрик прорвался в — обожженный болью мозг экс-звеновца.
— Мм… — с трудом выдавил Дрю, не будучи в состоянии открыть глаза. Пламя костра сжигало изнутри, и у Моровича не осталось сил, чтобы вернуться во внешний, привычный для людей мир.
— Ну-ка, подпали его чуток, чтоб посмотрел на меня, — распорядился кто-то. Слова были громоздкими, неуклюжими. Они колотились о мозг бывшего сержанта, не в силах проникнуть внутрь.
Щелкнула зажигалка, и маленький огонек лизнул подбородок экс-звеновца.
— Х-ш-ш-ш… — Морович, который неожиданно почувствовал острую боль, хотел закричать, но что-то мешало ему набрать воздух в легкие.
— Открой глаза, урод! — властно приказал голос. — Иначе поджарю.
Веки Дрю задрожали сильнее, потребовалось колоссальное усилие, чтобы шевелящиеся, меняющие форму и цвет слова попали в голову бывшего сержанта и он смог их осмыслить. С трудом, очень медленно он разлепил отяжелевшие ресницы, и в первую секунду яркий свет больно ударил по зрачкам.
И тогда Морович вспомнил… Он снова видел, как полуголый человек, с которого сорвали полосатую рубаху зэка, катался по земле, плакал и умолял не делать этого. Он видел здоровенных бритоголовых громил, которые по приказу босса легко скрутили щуплого, беспомощного человечка. Вместе с этим несчастным Дрю вопил от невыносимой боли, когда острый стальной крюк впился под ребра…
Да, он не сошел с ума. Морович захлебнулся криком и кровью, и чудовищная боль поглотила все. Он еще пытался хвататься руками за тех, кто был вокруг, но люди, если их можно было так назвать, оставались все ниже и ниже, вместе с хищно блестевшим глазом видеокамеры, фиксировавшим все, что происходило в развалинах заброшенного завода.
Сначала он думал, что умрет через секунду. Такую боль невозможно было терпеть. Но те, кто готовили жертву к казни, слишком хорошо знали, какое живучее существо человек. Дрю прожил секунду, другую, третью. Каждая из них становилась вечностью. Вечностью, наполненной болью. А экс-звеновец все никак не умирал.
— Он очухался, босс! — сказал один из мучителей, пальцами раздвигая кожу вокруг глаза Моровича, чтобы заглянуть в зрачок. — Он в сознании.
— Морович! — негромко, но отчетливо произнес человек в дорогом костюме, командовавший всеми. — Ты слышишь меня, Морович?!
Дрю висел на стальном крюке, и слабый ветер чуть заметно раскачивал трос влево-вправо. У бывшего сержанта не было сил, чтобы поднять голову.
— Морович! — так же негромко повторил крепыш. — Отвечай! А то зажарю, как свинью.
Дрю с огромным трудом приоткрыл глаза, и его губы шевельнулись:
— Да!
— Что-что? — спросил босс, поморщившись.
— Кажется, он говорит «да», — вмешался один из мучителей, стоявший рядом и внимательно следивший за лицом приговоренного.
— Погоди! — с досадой перебил главный. — Я хочу, чтобы он сам ответил. На кой черт убивать его, если он не поймет, за что казнили.