Чужие
Шрифт:
В Мемориальном госпитале Джинджер никогда не испытывала ни малейшей неловкости, находясь рядом с Джорджем. Там он был авторитетным, уважаемым специалистом, но по происхождению, казалось, не отличался от остальных. Здесь же Джинджер осознала, что у Джорджа есть аристократическое наследственное владение, что он – другой. Он никогда не говорил о своей исключительности. Это было не в его духе. Но в комнатах и коридорах «Бейвотча» витал призрак новоанглийского аристократизма, отчего Джинджер то и дело чувствовала себя неловко.
Угловые гостевые покои (спальня,
Два кресла были обиты шелком персикового цвета от фирмы «Бруншвиг и сыновья». Лампы на прикроватных тумбочках, переделанные из подсвечников «баккара», напоминали о том, что под кажущейся простотой комнаты скрывается изящество.
Джинджер подошла к туалетному столику и уставилась на черные перчатки, лежавшие на салфетке. В который уже раз она надела их и стала сгибать пальцы – не вызовет ли это паники? Но это были обычные перчатки, купленные в тот день, когда ее выписали из больницы, не способные вогнать ее в дрожь или в состояние фуги. Наконец Джинджер сняла их.
В дверь постучали. Раздался голос Риты Ханнаби:
– Джинджер, дорогая, вы готовы?
– Иду, – сказала она, взяла свою сумочку с кровати и оглядела себя в зеркале.
На ней были лаймовый вязаный костюм и светло-кремовая блузка с простым бантом лаймового цвета на шее, зеленые – под цвет костюма – туфли-лодочки, сумочка из кожи угря в тон туфлям, золотой браслет с малахитом. Все это идеально подходило к ее цвету лица и серебристым волосам.
Но, выйдя в коридор и посмотрев на Риту Ханнаби, Джинджер почувствовала свою ущербность – все ее потуги были лишь жалкой претензией на высокий стиль.
Рита в свои пятьдесят восемь была такая же стройная, как Джинджер, но на шесть дюймов выше и выглядела по-королевски. У нее были темно-каштановые волосы, зачесанные назад и аккуратно подстриженные перьями. Будь ее скулы тоньше, они придавали бы ей суровый вид. Но светящиеся серые глаза, прозрачная кожа и крупный рот делали ее красоту теплой. На Рите был серый костюм St. John, жемчужные бусы, сережки тоже из жемчуга и черная широкополая шляпа. Для Джинджер самым удивительным было то, что элегантность Риты не казалась запланированной. Не возникало ощущения, будто она потратила на свой туалет много времени. Казалось, она родилась такой – безупречно ухоженной и модно одетой, элегантность была ее естественным состоянием.
– Вы выглядите потрясающе! – сказала Рита.
– Рядом с вами я чувствую себя старомодной, в синих джинсах и свитере, – ответила Джинджер.
– Чепуха. Даже если бы я была на двадцать лет моложе,
Джинджер не страдала ложной скромностью и знала, что привлекательна. Но ее красота была скорее ангельской, тогда как у Риты была столь внушительная аристократическая внешность, что она могла бы восседать на троне, и никто бы не усомнился в том, что это ее законное место.
Рита никоим образом не желала усиливать комплекс неполноценности, недавно появившийся у Джинджер. Она обращалась с ней не как с дочерью, а как с сестрой. Она знала, что чувство собственной неадекватности стало прямым следствием плачевного состояния девушки. Еще две недели назад Джинджер была человеком, который много лет ни от кого не зависел. Теперь она снова стала зависимой, не могла в полной мере отвечать за себя, а ее самоуважение ослабевало с каждым днем. Здорового юмора Риты Ханнаби, тщательно спланированных выездов, женских разговоров, постоянного подбадривания не хватало, чтобы отвлечь Джинджер от жестокой правды: судьба вновь сделала ее, тридцатилетнюю, беззащитным ребенком.
Они вместе спустились в прихожую с мраморным полом, надели пальто, висевшие в гардеробной, и сошли по ступенькам портика к черному «Мерседесу-500» на подъездной дорожке. Герберт, дворецкий и преданный слуга одновременно, подогнал машину минут пять назад и оставил с включенным двигателем: было приятно в холодный зимний день оказаться в теплом убежище. Рита, как обычно уверенно, вела машину. Оставив позади район старинных особняков и тихих улиц, обсаженных прекрасными вязами и кленами, через все более оживленные магистрали они ехали в офис доктора Эммануэля Гудхаузена на шумной Стейт-стрит.
Доктор, которого Джинджер на прошлой неделе посетила дважды, ждал ее в одиннадцать тридцать. К нему надо было являться в понедельник, среду и пятницу – столько недель, сколько понадобится для выявления причины приступов. В самые тяжелые минуты Джинджер проникалась уверенностью, что она и через тридцать лет будет лежать на кушетке в кабинете Гудхаузена.
Рита хотела сделать кое-какие покупки, пока Джинджер будет с доктором. На ланч они пойдут в какой-нибудь изысканный ресторан, где сама обстановка подчеркивала бы достоинства Риты Ханнаби, а Джинджер снова почувствовала бы себя школьницей, пытающейся казаться взрослой.
– Вы подумали о том, что я предлагала в прошлую пятницу? – спросила Рита, ведя машину. – Поработать от имени «Женщин-волонтеров» в больнице.
– Вряд ли у меня получится. Я буду чувствовать себя неловко.
– Это важная работа.
Рита умело свернула в соседний ряд, где было свободное место, перед ними плелся фургон газеты «Бостон глоуб».
– Конечно важная. Я знаю, сколько денег вы собрали для больницы, сколько нового оборудования купили… но я думаю, что пока должна держаться подальше от Мемориального госпиталя. Мне будет тяжело – всё вокруг будет напоминать, что я не гожусь для работы, к которой готовилась столько лет.