Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны
Шрифт:
При исследовании спонтанной мемориализации антропологи выделяют еще две черты актов публичного поминовения, совершаемого людьми, которые не опираются на официальные образцы и не руководимы институтами. Во-первых, такие мемориалы становятся выражением локальной идентичности – попыткой почувствовать себя сообществом, имеющим право на собственный голос и объединенным общей историей.
К примеру, памятник у ручья Пьянка, установленный краеведом, по ее словам, ради сохранения памяти о погибших, постепенно стал служить объединению местного сообщества. Родственники захороненных крестьян стали обращаться с просьбой указать на новом памятнике имена членов их семей. Жительница соседнего села Шумиловка рассказала краеведу Т. М., что навещает обелиск каждый год в поминальный день: «Каждую Пасху приходит, конфеточки кладет. Я говорю: „А кто там у вас?“ „Родственники, родственники моего мужа“. Какие-то дальние деды, вот тоже они, говорит, участвовали в этой…
62
Т. М., ж., 57 лет, с. Трескино Инжавинского района Тамбовской области, 01.05.2018.
Во-вторых, согласно Эрике Досс, вернакулярные мемориалы становятся проявлением политической позиции 63 . Однако, как показала полевая работа, память и мемориализация крестьянского восстания политизируются только сторонниками проантоновского сообщества памяти, создающего героический нарратив. Они проводят параллели между событиями современности и историей восстания. К примеру, один из респондентов, бизнесмен Н. С., сравнивал тяжелую жизнь крестьянства сейчас и в 1920-х и, сделав вывод об их сходстве, сожалел о том, что никакой народный бунт больше невозможен из-за урбанизации и отъезда потенциальных бунтовщиков в города на заработки.
63
Архипова А. С., Козлова И. В., Гаврилова М. В. Кричать нельзя молчать: горе как акт протеста или лояльности // Фольклор и антропология города. 2019. № II (1–2). С. 101.
При этом респонденты, поддерживающие «красный» жертвенный нарратив и называющие Антонова бандитом, воздерживались от того, чтобы проводить параллели между восстанием и настоящим. Упоминая о Большом терроре или раскулачивании, они также не проводили параллели между ними и восстанием, не превращали его в основу для про- или антивластной позиции, а создавали образ прошлого, оторванный от настоящего. Погибшие в 1920-х крестьяне оказывались жертвами бессмысленной, непонятно как и зачем поднявшейся силы, больше себя не проявлявшей.
Во многих случаях политическое высказывание авторов памятников направлено на поиск путей примирения когда-то враждовавших сторон. Помимо монумента у ручья Пьянка, Т. М. установила в окрестностях Трескина еще три памятника. Один – на могиле местных жителей, предположительно братьев, по фамилии Севастьяновы. Еще один – на местах убийства заложников (родственников восставших, убитых красноармейцами за отказ выдать их), третий – на могиле одиннадцати жителей Трескина, которые, по местной легенде, отказались выдать красноармейцам убийц уполномоченного ЧК города Кирсанова по фамилии Сачко.
В случае с Севастьяновыми краеведу не удалось установить ни количество расстрелянных, ни степень их родства и выяснить, к какой стороне конфликта они принадлежали. Краевед Т. М. предполагала, что установила памятный знак на месте расстрела коммунистов восставшими, но позже нашла информацию о том, что Севастьяновы были антоновцами, казненными красноармейцами. Отношение краеведа к памятнику это не изменило, менять его внешний вид она не стала. На вопрос интервьюера, кто из погибших заслуживает мемориализации, Т. М. ответила: «Почему этих убивали и этих убивали? <…> Обозначать места надо всех» 64 .
64
Т. М., ж., 57 лет, с. Трескино Инжавинского района Тамбовской области, 01.05.2018.
Краевед Н. Г. из Калугина также установил один из мемориалов на месте вооруженного столкновения, в котором, среди других восставших, погиб его прадед Семен Попов. Несмотря на личную связь с жертвой, надпись на памятнике нейтральна: «Погибшим антоновцам и красноармейцам».
В интервью краеведы Инжавинского района воспроизводили упомянутый выше «жертвенный нарратив», подчеркивали потребность увековечить память всех погибших, объясняли необходимость установки памятника самим фактом случившегося события и важностью примирения. Они неоднократно упоминали предложение мичуринского историка Николая Тюрина, автора романа «Антонов. Последний пожар», установить «Памятник примирения»: «Мать в центре стоит, с одной стороны сын ее – „антоновец“ с шашкой, в папахе набекрень, на коленках, или как он там стоит, а с другой стороны – второй сын, „красный“ комиссар» 65 .
65
Там
Выяснение деталей события, вынесение уроков или обличение виновных оказывалось менее значимо для респондентов. При этом жертвы восстания пострадали не от конкретного режима, лидера или политических событий, а стали жертвами рока.
На памятнике расстрелянным заложникам Т. М. написала цитату из стихотворения Максимилиана Волошина: «И там и здесь между рядами / Звучит один и тот же глас: / „Кто не за нас – тот против нас. / Нет безразличных: правда с нами“. / А я стою один меж них / В ревущем пламени и дыме / И всеми силами своими / Молюсь за тех и за других».
При этом важно отметить внерелигиозность вернакулярных мемориалов. Несмотря на то что многие из них представляют собой могильные камни, установка креста над ними кажется в большей степени использованием традиционной формы памятника и «языка погребального ритуала» 66 , чем обращением к церковным символам. Вокруг памятников не сложилось религиозных ритуалов 67 или свойственных спонтанным мемориалам, согласно Елене Югай, магических практик 68 . Как считает исследователь памяти Михаил Немцев, православная символика появляется в оформлении публичных захоронений, поскольку других языков для символизации памяти и поминовения в современной России нет и православная церковь оказалась единственным носителем легитимной и достаточно мощной символической системы, которая смогла прийти на место советской 69 .
66
Там же.
67
Только мемориал у ручья Пьянка, по словам краеведа Т. М., посещают на Пасху – но это единственное в моих интервью упоминание ритуала, связанного с религией.
68
Югай Е. «Святая» Юлия. Почему могилы звезд шоу-бизнеса могут стать популярным местом поклонения // N+1. 2019. 22 октября. https://nplus1.ru/material/2019/10/22/saint-yulia.
69
Немцев М. О будущем, или Зачем нам памятники // 60 параллель. 2010. № 1.(дата обращения 20.01.2021).
Я предполагаю, что основная аудитория памятников, по замыслу их авторов, – сельские сообщества. Мемориалы служат передаче исторической памяти внутри них. Интересно, что один из авторов мемориалов в интервью сожалел, что не смог привлечь достаточное внимание к ним местных жителей и родственников захороненных:
Я удивляюсь, почему у нас такой народ – не интересуется своими родственниками. <…> Вот этих погибших, я их объехал, предупредил, что будет открытие памятника. «Толя, там твой дед, прадед, ты знаешь?» «Да знаю, мне некогда». «Как некогда, ты куда?» «Я в Инжавино сейчас еду». «Толя, памятник будем ставить у оврага, сто метров от дороги, заверни в 10 часов». «Нет, мне некогда» 70 .
70
Н. Г., м., 68 лет, с. Караваино Инжавинского района Тамбовской области, 01.05.2018.
При этом, по моим наблюдениям, чаще всего авторами вернакулярных мемориалов становятся краеведы, не объединенные в сообщества памяти.
Другая важная аудитория подобных мемориалов, в терминологии Елены Югай, – сверхъестественный адресат – «духи и души», «недавно умершие и незабытые жертвы трагедий, убийств, несчастных случаев» 71 , то есть, в нашем случае, жертвы восстания. Согласно интервью, инициаторы установки могильных памятников чаще всего были заинтересованы в личностной идентификации захороненных, пытались проследить их биографии. Впрочем, если их изначальное представление о том, кто захоронен на месте мемориала (к примеру, красноармейцы, а не восставшие), расходилось с найденной информацией или легенда, стоявшая за памятником, обнаруживала свою неправдивость, отношение к мемориалу не изменялось.
71
Югай Е. Ф. (Не)вечная память: жизнь и смерть спонтанных мемориалов // Фольклор и антропология города. 2019. № II (1–2). С. 136, 141.