Чужое лицо
Шрифт:
Она проворачивает ключ в двери, замок щелкает… Если бы Вика не взяла меня за рукав и легонько не подтолкнула, я бы не нашел сил переступить порог.
– Ну-ка, пойдем за мной, пойдем…
Небольшой коридорчик в мягком ворсе ковра, приоткрытая дверь на кухню, вторая… Широкая кровать, торшер, шкаф. Она открывает створки, снимает с вешалки плечики:
– Вот хороший летний костюм. Не думайте, не с чужого плеча, еще с этикеткой, видите?
Я ничего не вижу, я стою болван болваном. Ну хоть что-то же мне надо делать, говорить… Все тело – сплошной панцирь.
– Сбрасывайте-ка с себя тряпки. Ну же!
Ее
– Ну, – говорит она и понемногу отступает, так, чтобы не вырвать пальчики из-под моей ладони. – Ну!
Не отпуская меня, ложится на кровать, трогает губами щеку, подбородок.
– Тебе не больно?
Качаю головой.
Золотые волосы уже не шлем, они рассыпались нитями по белой подушке.
– У тебя сердце сейчас выскочит, – говорит она, и руки ее ложатся за мои плечи. – Ты успокойся, успокойся, успокойся!..
Нет, надо было все же выскочить из ее авто, пусть даже и на полном ходу. Все равно было бы лучше! Я закусываю больные губы, рывком приподнимаюсь, сажусь и прячу лицо в ладони. Сейчас Вика рассмеется, и я уйду. Но она не смеется.
– Костя, почему тебе плохо со мной? Ты не хочешь меня, да?
И меня прорывает. Страхи, что копились, что таились внутри, выплескиваются сейчас в словах:
– У меня комплекс, Вика. Я никогда не был с женщинами. Так получилось: я был уверен, что противен им, и…
– Ты? Ты противен? И никогда не был?.. Ну и глупыш! Ты глупыш, понял? – Вот теперь она смеется, но совсем не обидно. – А я-то думаю, чего ты как статуя ледяная. Иди в ванную и лезь под горячий душ, оттаивай. А я на кухне ужин соображу. Иди и ни о чем не думай, глупыш!
Я стою под теплыми струями и оттаиваю. Действительно, что теперь, вешаться, что ли? Уже хорошо то, что признался Вике. Словно груз какой с себя свалил. И хорошо, что она все поняла. Интересно, а это можно вылечить? Может, есть таблетки или ампулы? У меня же все нормально, только страх надо как-то заглушить…
– Глупыш, я тебе принесла халат, полотенце. И еще знаешь, что принесла? Мы перешли на «ты», а на брудершафт так и не выпили, хоть и договаривались. Ну-ка, подвинься.
Она держит на подносе две янтарные рюмочки. Обнаженная женщина с искрящимися капельками воды на коже. Становится рядом, груди ее упираются мне в грудь.
– Держи… Заводим руки… Пьем…
Я перестаю соображать. Я целую ее, подхватываю на руки, совершенно не ощущая веса, несу в спальню и уже не вижу ничего, кроме ее огромных зеленых глаз, и не слышу ничего, кроме ее глубоких прерывистых стонов, от которых еще больше пьянею и еще меньше понимаю, что это случилось со мной…
Ночью на нас напал жор. Уже на кухне, за столом, мы сообразили, что ничего не ели с утра, после завтрака в больнице. Вика нарезала ветчину, сварила кофе, я наполнил коньяком рюмки. Выпили, поцеловались.
– Гусар, – прошептала Вика. – Как же ты меня заводишь…
Утром, так ни минуты и не поспав, она ушла по делам. На мой вопрос, по каким именно, ответила:
– О, еще успею рассказать. Приду после обеда… Ты же не сбежишь к этому времени? Примерь пока костюм, газеты полистай – вон какой ворох их
Сбегать от нее я не собирался.
Костюм сидел как влитой. Был он полуспортивного кроя, и кроссовки не портили общий вид. Я, как девица, полчаса крутился перед зеркалом: наверное, потому что так долго избегал зеркал. Стального цвета пиджак, в тон ему рубашка, еще не покинувшие лицо пятна… Нет, пятна со всем остальным не очень гармонируют. Надо скрыть очками хотя бы те, что под глазами. Придет Вика – я пробегусь по магазинам, куплю цветов, фруктов, а заодно и очки.
Как Вика вытащила из почтового ящика стопку газет, так они нетронутыми и лежали. Обычно я прочитываю их до последней строчки. Сейчас – лень. Основные новости известны из телевизора, разве что хронику происшествий просмотреть. Разбился я во вторник, газеты за вторник смотрел. За среду тут есть?
Заметка «Возите бомбы велосипедами» стояла первой в подборке:
«Редкие прохожие стали свидетелями того, как во вторник вечером на Третьей Сигнальной улице раздался мощный взрыв. Вот что сообщили они сотрудникам правоохранительных органов, прибывшим к месту происшествия.
Небрежно одетый мужчина катил велосипед с поврежденным передним колесом. На багажнике велосипеда был пакет, в котором, скорее всего, и хранилась бомба с часовым механизмом. Взрыв был такой силы, что практически ни от велосипедиста, ни от его транспорта ничего не осталось. Потому не скоро, наверное, выяснится, что преследовали организаторы очередного террористического акта в столице. Изложить нам свои версии в правоохранительных органах отказались».
Я уронил газету на колени и минут пять сидел неподвижно, пытаясь хоть что-то сообразить. Велосипед с искореженным колесом, со свертком на багажнике, несомненно, мой. Какой еще дурак поедет на велосипеде по такой улице?! Я разбился, меня увезли на машине… Транспорт, таким образом, остался бесхозным, но не надолго. Его кто-то подобрал, потащил домой… И на мину напоролся, что ли? Но ведь в свертке были драгоценности, а не адская машина. Я сам это видел, да и другие. Сверток все время был у нас перед глазами! Нет, не все время. Когда мы выпивали, Макс положил его в стол. А после – вытащил… другой, с бомбой?! Но зачем? Чтоб я его передал человеку, пожелавшему приобрести наше золото, – это ясно. Человек бы накрылся, и мы потеряли бы оптового покупателя. Если Макс эту цель преследовал, то это дурацкая затея. И потом, он должен был меня предупредить. А если бы я не успел передать коробку по назначению? Сам бы на куски разлетелся.
Стоп! Конечно, разлетелся бы. А что, если этого Макс и хотел? Только для чего? Чтоб выручку делить не на пятерых, а на четверых?
Знать бы, сколько времени прошло с момента моего падения и до взрыва. Тогда бы стало ясно, кого хотел прикончить Макс.
Я вытащил из кармана спортивных брюк, в которых приехал из больницы, связку ключей. Рабочий, от квартиры, от почтового ящика, тот, который дал Макс. От тюрьмы, где содержится пленница. Авось она еще там. Кто охраняет ее – Санек, Корин, Блин? Надо сначала поговорить с кем-нибудь из них. Если Макс промолчал тогда, то и сейчас он не скажет правды. А узнать ее надо…