Чужое тело, или Паззл президента
Шрифт:
Я подумала, что если в вас еще живо чисто детское нетерпеливое любопытство, вы захотите тут же проверить, как работает мой продукт. Чтобы не тратить время на его загрузку в ваш ноутбук — а программа довольно большая, — я принесла свой ноутбук с уже установленной программой. Если вам угодно, герр Свирский…
— Битте, фройляйн Филева, их варте…
— Гут, герр Свирский. — Ольга вынула из большой сумки ноутбук и поставила его на стол.
— Начинай, мой маленький, — сказала Оля.
— Это мне? — спросил Яша.
— Найн, это я своему ноутбуку. Видите?
Крышка ноутбука сама по себе откинулась, показались пушистые облака заставки, а затем на мониторе
— Мой маленький, что делать робкой девушке, пришедшей к суровому работодателю для предложения своих услуг?
— Сударыня, какая форма ответа устроит вас больше, — спросил компьютер голосом Ольги, — письменная или устная?
— Устная.
— Прекрасно. Язык? Я спрашиваю о языке, потому что я слышал немецкое слово.
— Русский, мой маленький.
— Благодарю вас, сударыня. Робкая девушка должна прежде всего произвести благоприятное впечатление.
— Каким образом?
— Зависит от характера работодателя. Можно приятно улыбаться и кокетничать, а можно продемонстрировать свои познания в области, в которой бы хотела работать робкая девушка.
— Мой маленький, ты немножко знаешь мой характер, что ты рекомендуешь мне?
— Глубокие познания, которые должны сопровождаться по возможности приятной улыбкой. Ни в коем случае не чмокайте работодателя в щеку, как вы это делаете со мной, когда вам нравится мой ответ, сударыня.
— Спасибо, мой маленький. Отдохни немножко.
— Скажите, Ольга Игнатьевна, а я могу задать вашей программе вопрос?
— Разумеется. Только с моего разрешения, потому что она автоматически анализирует голосовой спектр собеседника и игнорирует голос, который не вписан в программу.
— А что значат слова «мой маленький»?
— Это и дополнительный пароль и чувства матери к созданному ею… скажем, существу, потому что порой мне кажется, что программа начинает жить своей жизнью. — Мой маленький, ты должен ответить на вопрос, который сейчас тебе задаст мужской голос.
— Слушаюсь, сударыня.
— Как мне обращаться к вам? — спросил у ноутбука Яша. — Я же не могу назвать вас «мой маленький».
— Совершенно верно. Нейтральное обращение ко мне ПОФ. Это сокращение от слов «Программа Ольги Филевой».
— Благодарю вас, ПОФ. Скажите, каков характер вашей хозяйки и создательницы?
— Подождите несколько секунд, я должен взвесить ряд трудно сопоставимых данных. По-моему, характер у нее нелегкий, но замечательный.
— Благодарю вас, ПОФ. Прекрасный ответ, и я рад, что ваш ответ полностью совпадает с моим собственным мнением. Я могу выключить вас?
— Нет, это прерогатива моей создательницы.
Яша молча посмотрел на Ольгу, которая внимательно наблюдала за ним.
— Я потрясен, Ольга Игнатьевна. Беседа с вашим маленьким обрушивает на человека целый поток чувств, мыслей, планов. Насколько я знаю, ничего похожего в мире нет. И вообще она пугающе приближается к искусственному интеллекту. Она так и просится в наш новый компьютер. Считайте, что вы уже в штате. Повторяю, я восхищен. И опечален.
— Почему же, Яков Борисович?
— Не стану скрывать от вас, вы произвели на меня сильнейшее впечатление еще тогда, когда я и понятия не имел о ваших занятиях программированием. И мне казалось… мечталось… чудилось, что… между нами… ну, вы понимаете… Но теперь это всё, увы, кажется совершенно невозможным.
— Почему же? — спросила Ольга.
— Любить любую женщину непросто. Умную — тем более. Это настолько банально, что даже не нуждается в объяснениях. Любить талантливую еще труднее, а обнять такого
— Вы в этом уверены? — надменно спросила Ольга.
— Боюсь, что да.
— Тогда, как настоящие ученые, на звание которых мы скромно претендуем, мы должны проверить эту гипотезу экспериментально. — С этими словами Ольга начала снимать всё со стола.
— Что вы делаете?
— Мы должны проверить, возможен ли секс между нами.
— Как, прямо на столе? — с трудом подавляя смех, спросил Яша.
— Прямо на столе. Потому что на полу у вас, к сожалению, нет места, — сурово заявила Ольга.
— Но люди могут увидеть…
— Пусть видят, чем занимается в рабочее время вице-президент компании. — Ольга, казалось, не делала никаких движений, но каким-то таинственным образом курточка ее сама по себе оказалась лежащей на стуле вместе с кофточкой, и две ее небольшие грудки смотрели на Яшу с презрительным вызовом.
— Так гибнут репутации, — всхлипнул он, заключая Ольгу в объятия. Но тут же внезапно замер и спросил: — Ольга Игнатьевна, а если добавить к компьютеру крохотную веб-камеру, сможет ли ваша программа узнавать пользователя?
— Сможет, герр Свирский, сможет, я уже прикидывала. Но в данный момент, — строго добавила она, — я бы попросила вас не отвлекаться. И пожалуйста, не смейтесь так громко, а то сюда сбежится вся лаборатория…
Странное какое-то было у него состояние, отметил про себя Костя. Нет, не потому, что мог завтра лететь в Цюрих и пересчитывать свои миллионы. Они как раз никакого отношения к его состоянию не имели. Миллионы эти Петра Григорьевича лежали в банке и ровным счетом ничего в его жизни не меняли. Что три миллиона, что тридцать, что сто тридцать — ну никак эти цифры не соотносились с ним и никакого касательства к нему не имели. Дело было в другом. Первый раз в жизни Костя взглянул на себя со стороны. Первый раз подумал о себе не «я», а «он». А то ведь живешь по инерции, и думаешь по инерции, и видишь всё по инерции. И не видишь себя по-настоящему. А тут вдруг увидел, увидел в тот самый момент, когда Евгений Викторович заговорил о том, что он может стать президентом компании. Увидел себя и четко понял, что никаким президентом он не станет. И не только потому, что не хочет. Он еще и не может. Он не ведущий, он ведомый. Это не значит хороший или плохой, просто такой. Вот в нем, допустим, сто семьдесят восемь сантиметров роста. А для какого-то дела, скажем, баскетбола, нужно как минимум сто девяносто, а желательно и побольше. Значит, это не для него. Не убивается же он от того, что не может танцевать в балете Большого или играть главную роль в каком-нибудь фильме. И даже успокаивать себя не нужно, потому что не было в нем туго взведенной пружины неудовлетворенных амбиций. Не было, и всё тут.
Поэтому-то так было ему хорошо с Петром Григорьевичем. И не только потому, что он спас его от почти верного срока и взял на работу к себе. И относился как к сыну. А потому еще, что был он у Петра Григорьевича ведомым. Вот Петр Григорьевич — он был ведущим. Всякое у его шефа в жизни бывало, сам ему рассказывал, и взлеты и падения, и синяки, и шишки, и шипы, и розы. Но был при этом он всё равно ведущим. А он, Костя, ведомым.
Ну а непривычное его состояние — это, наверное, потому, что идешь словно в тумане и вдруг пелена спадает и видишь всё вокруг с непривычной четкостью и ясностью. Что ж, лучше знать себе подлинную цену, чем питать иллюзии. Да и вообще, были ли у него какие-то иллюзии в отношении себя? Да нет, пожалуй…