Чужой ребенок
Шрифт:
Но я терпела. Терпела и думала о том, что надо еще чуть-чуть наработать стаж. А потом сваливать в терапию, например. Или гинекологию. Кардиологию, наконец. Место в любом случае будет. Медсестер, с опытом работы в реанимации, с руками отрывали везде.
Я все думала об этом, думала, думала… Да так и не решалась. Не представляла, как можно работать где-то еще… Странным казалось даже такое. Приходить на работу, без нервов и стресса проводить часы… А если в терапии, например, то вообще отдых, особенно после
Не представлялось, никак не представлялось.
После планерки привычно занимаюсь работой.
В обед заглядывает Иваныч, наш больничный столяр, слесарь, сантехник, электрик и на все руки мастер.
Мы с ним иногда болтаем, когда время есть у меня, он конфетки приносит. Понятно, что в медицине недостатка в конфетах и спиртном никогда нет, но все равно приятно. Дочкой называет… Меня так… Да никогда не называли.
— Эх, дочка, замуж бы тебе, — вздыхает Иваныч, отпивая крепкий, черный, словно деготь, чай. Чифир прямо, а не чай.
— Пффф… — смеюсь я, — зачем? Чего я там не видела?
— Ты – красивая, молодая, деток тебе…
— Вот уж чего-чего, а детей точно не надо.
Вспоминаю смешливые глаза Ваньки, его черные вихры, задорно торчащие в разные стороны… А ведь, залети я в шестнадцать, у меня вполне мог бы быть такой вот Ванька… Свой.
Черт!
С досадой смотрю на Иваныча. Ну вот надо же, принесло его тут, со своими провокациями!
— У нас стул в палате на ладан дышит, — прерываю его наставления, — и зеркало в сестринской все время криво висит.
— Посмотрим, дочка, все посмотрим… А вот замуж бы тебе. Мужа хорошего… Чтоб не боялась жить…
Отворачиваюсь, иду работать.
Машинально проделывая обычные манипуляции, записывая их, почему-то все время думаю о последних словах Иваныча.
С чего он взял, что я боюсь жить? Нисколько не боюсь. Да черт, я такого навидалась, о какой боязни речь вообще?
Ничего подобного…
Боюсь жить. Как это? Как вообще можно бояться жить?
С досадой замечаю, что допустила ошибку в записях, переделываю.
А все из-за Иваныча! Тоже мне, провидец-сваха!
После привозят тяжелого старика с инсультом, и я забываю про слова Иваныча до самого вечера.
И вообще… забываю.
Потому что они – не про меня совершенно.
— Ань, подвезти?
Дима, уже сменившийся и переодевшийся, ждет возле двери, поигрывая ключами от новой иномарочки.
Так. Значит, все эти взгляды утром на планерке и потом в течение дня были неспроста…
— Нет, спасибо, — вежливо отказываюсь, натягивая капюшон на обесцвеченную макушку.
Дима смотрит на меня с неудовольствием.
— И чего ты все время, как пацан-недоросток одеваешься? Красивая же баба…
— Спасибо, — сдержанно благодарю его, сажусь, чтоб переобуться.
— Ань… —
— С чего ты взял? — удивленно поднимаю на него взгляд, реально удивленно, потому что не замечала за собой «шарахания». Исключительно деловые отношения!
— Ань… — он поднимает меня за локти, перехватывает за талию.
Да черт!
Торопливо выпутываюсь из его рук.
— Дим, ты чего? Медсестры в больнице закончились, что ли? По второму кругу пошел?
— Ань, ты сейчас меня обижаешь… Зачем? Может, я искренне к тебе…
— Искренне. Конечно, искренне. Верю, Дим. Верю.
Аккуратно обхожу его и бегу в сторону автобусной остановки.
У меня завтра и послезавтра – выходные. Отосплюсь! Буду весь день спать и ни о чем не думать!
Когда меня утром следующего дня будит телефонная вибрация, которую я по недоумию забыла вырубить, то сначала даже не понимаю, что это за «ж-ж-ж», и чем бы его прибить…
А потом еще с полминуты тупо пялюсь на незнакомый номер, прикидывая, отрубить его или все же послушать?
Нажимаю на зеленую трубку в итоге.
— Анна?
— Да…
— Вы Ивана Пересветова знаете?
— Кого?..
Глава 4
— Кража, сопротивление полиции, нанесение мелких телесных… — монотонно перечисляет толстый равнодушный участковый, не глядя на меня даже.
Ну правильно, чего ему глядеть?
Уже все, что требовалось, увидел и впечатление свое составил. Судя по поведению и тону, которым он зачитывает протокол, не особо я ему понравилась.
— Какие еще мелкие телесные? — выразительно осматриваю три подбородка и толстые пальцы-сосиски. — Не вижу ничего.
— Укусил меня ваш племянник, — сухо отвечает участковый, — вцепился, как щенок…
Морщусь непроизвольно, вздыхаю. В голову лезут вполне справедливые мысли о том, что все это – не мое дело.
И Ванька-встанька, в миру носящий очень серьезное и грозное даже имя Иван Пересветов, мне вообще никто.
Совершенно чужой ребенок.
И потому непонятно, какого, собственно, черта, я, вместо того, чтоб десятый сон видеть, стою здесь и выслушиваю этого унылого, обиженного жизнью мужика.
Зачем мне это все?
Но вот стою. Слушаю. Киваю. И даже прикидываю мысленно, каким образом можно будет договориться, чтоб Ваньке все сошло с рук.
Нет, воровать – это плохо, согласна. Полицейского обзывать собакой и кусать до крови – тоже ничего хорошего… Но на это явно есть свои причины.