Чужой
Шрифт:
Но Вишенка думала совсем о другом. Ее заботило, что может сделать для спасения Зенека она сама. Всегда деятельная и готовая помочь, Вишенка считала своей обязанностью брать на себя любое дело. Однако сейчас она чувствовала себя бессильной. Нельзя было попросить у матери такую сумму без объяснений.
— Подумай, его могут арестовать каждый день, каждый час! — порывисто заговорила Уля, неправильно истолковав молчание подруги. — Нужно отдать эти деньги прямо завтра утром!
— Ах, Уля, если бы у меня были деньги, я отдала бы их хоть сейчас! — огорченно
И, не ожидая расспросов, она рассказала Уле о своем разговоре с матерью после похода на шоссе. С тех пор нет между ними прежнего доверия. Мама держится сухо, а в то же время ее мучает беспокойство, она чувствует, что Вишенка что-то скрывает..
— Ты думаешь?
— Я же вижу, как она на меня смотрит. Иной раз мне кажется, что она меня насквозь видит, знает про каждое мое слово, про каждый мой шаг. И я просто боюсь иногда, что не выдержу и скажу ей все.
— Смотри! — строго сказала Уля. — Мы же обещали.
— Не беспокойся, я ни за что не скажу, я только тебе объясняю.
Больше они об этом не говорили. Уле оставалось одно: обратиться к отцу. И она решила сделать это.
Наступил вечер. Уля сидела на кухне. Вот-вот должен был прийти отец, но она до сих пор не придумала, с чего начать разговор. Ей хотелось сделать это совсем непринужденно, как бы между прочим, но она чувствовала, что так у нее не получится. Как же быть? Может, поговорив сначала о чем придется — о погоде, об ужине, — дать понять отцу, что у нее есть к нему просьба, и ждать, пока он сам спросит? Уля волновалась с каждой минутой все больше, и, когда у калитки раздался стук автомобильной дверцы, она с ужасом почувствовала, что в голове у нее совершенно пусто.
— Ты еще не спишь? — спросил отец, входя на кухню. — Поздно уже.
— Я хотела тебя дождаться.
— Меня дождаться?
В голосе отца Уле почудилась радостная нотка. Лица его она не видела — в кухоньке было полутемно, лампа освещала лишь кружок скатерти на столе, — и все же ей казалось, что отец улыбается. Прежде чем она успела что-либо сказать, он снова заговорил, удивительно весело и бодро:
— Сейчас я приду к тебе, доченька, дай только руки помою.
«Доченька»! Он подумал, что Уля ждала его, потому что соскучилась и хотела его повидать! Она почувствовала себя обманщицей. Как только отец вернулся и сел за стол, она отошла назад и сказала очень сухо и неприветливо:
— Не можешь ли ты одолжить мне пятьдесят злотых?
В кухне наступает мертвая тишина, слышно лишь мерное тиканье будильника. Отец сидит неподвижно, с застывшим лицом. Проходит минута, другая. Уле кажется, что время тянется бесконечно долго. Наконец отец слегка наклоняется, чтобы лампа не мешала ему видеть дочь.
— Зачем тебе деньги?
— Нужно.
И опять тишина. Уля решает, что все пропало, через мгновение прозвучит слово «не дам», и все будет
— У тебя какие-нибудь неприятности? — Этот вопрос звучит уже более мягко, чем предыдущий.
Значит, отец не сердится? Уля удивлена.
— Нет. — Она старается отвечать спокойно.
— Что-нибудь, вероятно, все же случилось, только ты не хочешь сказать. А ведь я мог бы тебе помочь, посоветовать… Тебе это не приходило в голову?
— Нет.
— Жаль.
Последнее слово возмущает Улю. Какое право имеет отец так говорить?
— Ты мне не доверяешь, да? — спрашивает отец.
— Как я могу доверять? Я ведь тебя почти не знаю.
— Мне кажется, ты не только не знаешь, но и не хочешь узнать.
Уля вдруг отдает себе отчет в том, что отец прав, что так оно и есть. Но зачем ей его «узнавать», когда она и так все о нем знает? И вряд ли узнает что-нибудь новое. Свое мнение об отце она уже составила.
— Моей вины тут нет, — твердо отвечает она.
Доктор Залевский снова выглядывает из-за лампы, делает рукой какое-то слабое, неуверенное движение, как будто хочет подозвать дочь к себе. Но она не отходит от печки.
— Девочка моя, — отец говорит тихо, как бы боясь не справиться с волнением, — скажи мне. Ты что же, не хочешь дружить со мной?
Молчание.
— Все ясно, — иронически говорит доктор. — В таком случае, нам остается одно: побеседовать об этих пятидесяти злотых. Зачем они тебе нужны?
— Я не могу сказать.
— Боюсь, что ты собираешься сделать какую-нибудь глупость.
— Не бойся, пожалуйста. Я тебе отдам. — Уля отлично знает, что отцу не жалко денег, но обида и возбуждение заставляют ее нарочно говорить эти несправедливые слова.
— Уля! — Отец глубоко оскорблен. Ух, какой у него сердитый взгляд…
И тогда Уля, тихая, робкая Уля, поняв, что ее планы рушатся, начинает кричать:
— Дай! Дай! Я отдам тебе! Заработаю и отдам! Дай!
Доктор вскакивает из-за стола, подбегает к дочери и хватает ее за руки.
— Что с тобой? — спрашивает он, пытаясь заглянуть ей в глаза. Весь гнев его улетучился, осталась одна глубокая тревога. — Что-нибудь случилось? Беда?. Ради бога, я должен знать!
Но Уля не признает за ним этого права. Она упрямо откидывает голову назад и стоит перед ним с каменным лицом.
В то самое время, когда Уля разговаривала с отцом, Мариан миновал первые домишки деревни. Часть обратной дороги он проделал на грузовике, но все-таки очень устал. Шел он медленно, прихрамывая, потому что натер пятку, и со страхом думал о том, как его встретят бабушка с дедушкой. Он считал, что поступил правильно, тем не менее весь день мучился мыслью, что он обманул их и заставил беспокоиться, а теперь, когда ему вот-вот предстояло встретиться с ними лицом к лицу, это неприятное чувство усиливалось с каждым шагом. Наконец он не выдержал и, не обращая внимания на боль, пустился почти бегом. Пусть уж скорее все кончится.