ЧВК Херсонес

Белянин Андрей

Она доверчиво улыбнулась и без обиняков отхлебнула из моей чаши. В прямом смысле – ничего неприличного. Разве что сделала она это так сладострастно, что у меня разлилось приятное тепло внизу живота. Светлана мягко толкнулась плечиком:

– Расслабьтесь, я не такая. А этот тип уже рассказал вам, за что его уволили?

– За пьянство? – неуверенно предположил я.

– Диня не пьянеет, – важно кивнул мне сам Диня. – Ос-собенность ар-р-рганизма, может зап-летаться язык, качать как ф шторм, но мозг у мня кристально трезвый!

– Тогда за что?

–

За то, что он в пьяном виде припёрся ко мне признаваться в любви.

– Пр-ротестую! Любофь – это не преступление!

– Он был почти голый.

– Неправда-а. Ф трусах!

– На голове, – безжалостно добила красавица. – Неприлично возбуждённый, орал, как кот по весне, разбил две амфоры старого вина…

– Ага-а, вино, знащит, ты пожалела?

– Я пожалела амфоры: всё-таки пятьсот тридцатый год до нашей эры, краснофигурной росписи осталось не так много, а когда вмешался Герман, наш приятель попытался откусить ему ногу.

– Ой, да я всего лишь х-тел, чтоб он стал хоть немношко… – Денисыч вновь отхлебнул вина и причмокнул пухлыми губами, – хоть щуть-щуть пахож на известную статую Геракла, где тот опирается на сфою дубину, как на костыль! А шеф-ф чёт не оценил и не понял…

– Когда наш директор прибежал с полицией и ты обложил его на шестнадцати древних языках, сначала он ничего не понял, это верно, – согласилась неумолимая красавица, также делая второй глоток. – А наутро нашего Диню выперли с треском! И, кстати, поделом.

– Светонька, ры-ыбка, птищка, Аф-фродита наша Тавридская, ну хотя бы признай, шта в своём роде деятельности я был хорош?

Ну, если человек свободно владеет шестнадцатью древними языками, то он реально крут, это даже я охотно признаю. И, несмотря на весьма фривольное поведение этого странного типа, он каким-то чудом умудрялся производить приятное впечатление. Эдакий пьяненький деревенский дурачок, философ из винной бочки, синячащий русский интеллигент, великий ум, измученный боржоми, почти что гений, которому не хватило всего лишь каких-то ста пятидесяти грамм до Нобелевской премии по высшей математике…

– А почему вы не пьёте, Александр? – вдруг обратилась ко мне Светлана.

Да, собственно, как обратилась… Она томно прошептала мне этот вопрос на ухо, опустив ресницы и не обращая внимания на сползающую с плеча бретельку. А я так очень даже обратил, потому что…

– Очень правильно, что не пьёт, – в мою маленькую комнатку шагнул ещё один человек, и всем сразу стало очень тесно. Вы поняли, о ком я.

Герман Земнов действительно был очень крупным мужиком, в двери ему приходилось протискиваться боком, иначе ширина плеч не позволяла, да и рост почти в потолок головой. Которой, кстати, он едва не разбил висящую лампочку без люстры.

– Грин, вы тоже сторонник ЗОЖа?

– Если позволите, на «ты»? – предложил я, вставая и протягивая ему ладонь.

Великан-культурист благодарно кивнул, мы пожали руки, а потом Светлана потянула меня обратно на кровать. Диня, что-то прибалтывая заплетающимся языком, разливал уже на четверых, казалось, амфоры с вином просто самозарождаются

у него в сумке. Никто и опомниться не успел, как мы уже пригубили за знакомство, за дружбу, за взаимопонимание (разумеется, по чуть-чуть, мы же не алкоголики), да иногда и спортсмену тоже нужно выпить, нет-нет, без фанатизма, конечно, а ещё за присутствующих здесь дам-с…

Короче, мы все набрались.

Красавица из отдела древней керамики практически лежала у меня на коленях, заливисто хихикая и шутливо шлёпая меня по рукам, когда я пытался её приподнять, чтобы уложить поудобнее. Её губы были влажными и призывными, но поцелуй никак не складывался: то ли я тормозил, то ли она успевала отвернуться, да и два новых знакомца никак не желали понять, что, возможно, они тут лишние. Хотя, наверное, это я торопил события…

Простодушный Герман рассказывал какие-то длинные, жутко затянутые истории об отличиях в производстве бронзового оружия в разных областях Греции, включая колонии-поселения по всему Черноморскому бассейну. Как я понимаю, он неслабо разбирался в археологии и явно был на всех раскопках, хотя и называл эти места исключительно в старых наименованиях. Ну, тут уж кому как привычнее.

Денисыч, или Диня, – к нему действительно обращались и так и эдак, – был душой компании, сыпал тостами, поминая к месту и не к месту всех богов Древнего мира, читал неприличные стишки Экклезиаста, подливал всем, так что я даже не могу сказать точно, сколько амфор мы уговорили, прежде чем ему пришла в голову очередная «восхитительная» идея:

– Может, та-да иск-паемся? Морюшко-o после винишка – самое то!

– Ночные купания могут разгневать Посейдона, – пошутил я.

Увы, видимо, неостроумно, потому что Светлана с Германом утвердительно кивнули, а резко протрезвевший Денисыч поскрёб кудрявую бородёнку.

– А-а, пошли, я с ним договорюсь. Наверное. Да что он нам сделает на мелководье? Ракушками закидает? Ну, пошли уже, а?

Я беспомощно покосился на остальных, но они, к моему удивлению, уже вышли и ждали нас в общем коридоре с полотенцами на плечах. Мне пришлось встать и хотя бы натянуть джинсы. Лёгкие кроссовки, в которых я приехал, надевать не стал: просто тут все ходили босиком, наверное, так принято.

– Слушай, у меня плавок нет, да и пляж закрыт. Ночь же, – попытался брыкаться я, когда Диня тащил меня за руку из одного крыла здания в другое.

Остальные бодро шли следом. Мой новый приятель и бывший сотрудник музея толкнул дверь с надписью: «Основная экспозиция», и в лицо мне ударил свежий морской ветер. Само море плескалось в десяти шагах, над головой сияли миллиарды невероятно ярких звёзд, а под ногами похрустывала галька.

– Саня, ты что-то про плавки говорил, зачем они тебе? Люди всегда купались в море без одежды, так проще и естественней.

Диня стянул с плеча сумку, достал ещё одну амфору поменьше, на пол-литра, и, вытянув зубами пробку, вылил содержимое в воду. Морской прибой с шипением принял струю красного вина и, как мне показалось, с удовлетворением отступил.