Шрифт:
Биография кошки
Посвящается Гарри, кошачьему Эрролу Флинну; Джорджу, кошачьему Альберту Эйнштейну,
и святому коту Джинджеру
Появление Цицы
— ЧТО это такое? — спросил я Еву.
— Кошка. Черная кошка.
— Что она черная, я и сам вижу.
— Так почему же ты сам не видишь, что это кошка?
— Что эта кошка здесь делает? — спросил я своим самым суровым голосом.
— Ничего особенного. Что вообще делают кошки? Правда,
Последняя фраза привела меня в недоумение.
— Что значит «симпатичная кошка»? Все кошки одинаковы. Кошка, она и есть кошка.
Ева бросила на меня презрительно-сочувственный взгляд. С таким человеком нет смысла спорить, говорил этот взгляд, ему ничего нельзя объяснить.
В теплую погоду мы обычно не закрываем дверь, которая ведет во внутренний дворик. Черная кошка время от времени входила в эту дверь и располагалась под столом или в кресле. Однажды она неожиданно прыгнула ко мне на колени и удобно там устроилась. Я был удивлен. Такого со мной никогда не случалось. Что я должен делать? Мне не хотелось быть невежей и сбросить ее на пол; с другой стороны, я чувствовал себя чрезвычайно глупо, сидя в кресле с книгой в руках и с кошкой на коленях. А кошка тем временем уснула, и я больше часа не смел встать с кресла.
На следующий раз кошка появилась, когда я сидел в том самом кресле и читал. Я наклонился и посадил ее к себе на колени. Она немедленно соскочила на пол и ушла, бросив на меня взгляд исполненный величественного пренебрежения. Понять этот взгляд не составляло труда: «Я буду сидеть у тебя на коленях, когда этого захочется мне, а не когда ты снизойдешь до того, чтобы взять меня на руки. За кого ты меня принимаешь? Что я тебе — собака что ли?»
Через несколько дней я спросил Еву:
— А Цица не приходила?
— Кто это — Цица?
— «Цица» по-венгерски значит «киса». Я же не знаю, как зовут эту кошку. А ты, случайно, не знаешь?
— Нет. Не знаю. Только Цица звучит как-то по-китайски.
— Неважно. Так она не приходила?
— Ты что, соскучился по ней, что ли?
— Да нет, не соскучился. Зачем она мне? Я даже удивляюсь, что вспомнил про нее. Но она приходила почти каждый день. Почему ее так давно нет?
— Потому что она кошка. Она приходит и уходит, когда ей заблагорассудится.
— А чья она?
— Понятия не имею. И как узнать, не знаю. Она очень дружелюбная кошка и навещает всех наших соседей. Я все время вижу, как она заходит то в один дом, то в другой. Или выходит из какого-нибудь дома. Я ее видела в окнах всех домов и во всех палисадниках. Все ее обожают, не знают, чем угостить. Она ведь необыкновенная красотка.
— И что ты все твердишь, что она красотка? Что в ней такого красивого? Кошка и кошка.
Но на этот раз в моем голосе не было полной убежденности.
Я стал вспоминать, какие у меня были отношения с животными. Вспоминать особенно было нечего. Я родился в Шиклоше, большой венгерской деревне (теперь это уже городок). Кругом было полно животных — поэтому я не обращал на них ни малейшего внимания. У нас во дворе ходили куры и гуси, по улицам ездили на лошадях. Машины были большой редкостью, и когда мы, дети, слышали рев мотора, то выбегали на улицу поглядеть на диковину. Наш дом стоял в самом центре деревни, и стадо коров мимо нас не гоняли, но все равно коровы были для меня привычной частью пейзажа.
Птицы меня интересовали больше. Наш дом стоял прямо напротив городской ратуши, у которой была башня с часами. На крыше башни в летний сезон жила семья аистов. Я любил этих красивых, исполненных достоинства птиц и всегда радовался, когда они весной прилетали с юга. Разумеется, их прилет также означал начало весны, но аистов я любил независимо от смены времен года. Они часто усаживались отдыхать на больших стрелках башенных часов, сдвигая их вниз или не давая им подняться. Городские
Как я уже сказал, аисты жили на городской ратуше и считались гостями всех жителей города. А в нашем доме под стрехой селились ласточки. Они прилетали примерно в одно время с аистами и тут же принимались ремонтировать гнездо, принося в клюве кусочки глины и прочие строительные материалы. А позднее ловили красивых толстых мух для своих птенцов. Я признавал факт их существования, так же как и существования кур и гусей, но по-настоящему ими не интересовался — во всяком случае, гораздо меньше, чем аистами. Когда много лет спустя в Лондоне я услышал про такое занятие, как «наблюдение за птицами», я поначалу не понял, что это значит. Кто это наблюдает за птицами? И зачем? И почему обязательно ранним утром? А когда я впервые увидел «наблюдателя улиток», который часами ползал на карачках по саду своего приятеля, то принял его за чокнутого. Я и сейчас считаю его чокнутым. Уж если что-нибудь и достойно наблюдения, так это «наблюдатель птиц». Но улитки? Мой отец пытался заинтересовать меня ласточками, объяснив мне, что они улетают на зиму в Африку, чтобы избежать нашей голодной и холодной зимы, и возвращаются с наступлением весны. Разве это не удивительно? — спросил он. И разве это не чудо, что они всегда находят наш маленький домик в маленькой деревне Шиклош? Нет, я в этом никакого чуда не видел. У меня был склад ума Аристотеля, и я всех делил на категории. Ну так вот, ласточки, как мне объяснили, — перелетные птицы. Что же удивительного в том, что перелетные птицы летают в Африку и обратно? Было бы и в самом деле поразительно, если бы перелетные птицы вдруг не улетели туда осенью. И что такого трудного в том, чтобы найти дорогу в наш дом? Я был совсем еще маленький мальчик, но всегда без труда находил к нему дорогу.
В детстве у меня была очень неприятная стычка с гусыней, память о которой преследовала меня много лет. Да, пожалуй, преследует и сейчас. Дело обстояло так.
Я возвращался домой из «Замка» — единственного исторического здания в Шиклоше, где в XV веке находился в заключении король. Спускаясь с холма, я увидел, что ко мне приближается рассерженная гусыня с выводком гусят. Видимо, я чем-то ее напугал или ей показалось, что я представляю опасность для ее выводка. Во всяком случае, она со злобным шипением, выгнув шею, наступала на меня. Я остановился, но гусыня подходила все ближе и шипела все злее. Я решил ретироваться и побежал от нее со всех ног. Но вконец разозленная гусыня, увидев, что я ее боюсь, бросилась вслед за мной, явно жаждая крови. И вдруг я услышал громкий насмешливый хохот. Двое деревенских мальчишек презрительно наблюдали, как я убегал от какой-то гусыни.
Долгое время я жил под страхом, что все узнают о моем позоре. Но этого не случилось. Так что сейчас я впервые поверяю миру свою позорную тайну.
Из всех животных мне больше всех нравились лошади. Они были такие большие, грустные и добродушные. Некоторые везли легкие коляски, другие были запряжены в тяжелые телеги, груженные жадностью и бессердечием. Иногда лошади не могли сдвинуть с места увязшую в грязи телегу, и тогда их хозяева яростно ругались и зверски полосовали их кнутом. Спины лошадей и так были покрыты незажившими рубцами от прежних избиений, и из них начинала сочиться кровь. Как им, наверно, было больно! Лошадь изо всех сил напрягала ноги и все свое измученное тело, чтобы сдвинуть телегу, но кнут по-прежнему со свистом опускался на ее спину. Кучер ругался, лошадь истекала кровью, а прохожие и внимания не обращали на эту сцену. Такова, дескать, жизнь. Кучеру надо заставить лошадь вытащить телегу, и они испокон веку добивались этого именно таким способом. При чем здесь жестокость? Такова жизнь.