Цицерон

Грималь Пьер

План этот складывался во всех своих деталях в начале 70 года; успех его во многом зависел от исхода консульских выборов, которые приходились на июль и результат которых предсказать весной было трудно. Поэтому Веррес и его друзья придумали, как затянуть Дело. Едва Цицерона утвердили обвинителем, он в соответствии с законом потребовал предоставить ему время для сбора доказательств и поиска свидетелей. Он запросил 110 дней, рассчитав, что суд начнется еще до июльских комиций, где к тому же должна была обсуждаться и его собственная кандидатура в эдилы. Пока длился процесс, он, по закону, не имел права предпринимать некоторые шаги, необходимые для избрания, да и мысли его, как признает он сам, не тем были заняты. Друзья Верреса постарались сорвать все эти планы. Они обвинили в вымогательстве наместника Македонии, только что вернувшегося в Рим после отправления своей магистратуры, имя его не сохранилось; новый процесс должен был рассматриваться в том же трибунале, что и дело Верреса, а поскольку обвинитель наместника Македонии потребовал на проведение расследования 108 дней, то процесс Верреса откладывался именно на этот срок и мог, следовательно, начаться лишь после выборов. Цицерон лишался возможности полностью отдаться борьбе

за эдилитет, а суду предстояло заниматься Берресом уже после того, как окончательно определятся магистраты будущего года. Маневр удался: выборы состоялись, принесли ожидаемые результаты, в том числе и избрание Цицерона в эдилы. Первая сессия суда над Берресом оказалась отложенной и началась лишь 5 августа 70 года в восьмом часу дня — примерно в два часа пополудни по современному счету.

Однако и Цицерон на протяжении месяцев, прошедших с января, не терял времени даром. Он начал с того, что собрал все данные об имущественном положении Верреса, которые можно было получить, не выезжая из Рима, и обнаружил, в частности, в документах откупных компаний сведения об операциях, которые Веррес успел провести после возвращения с Сицилии. Это дало Цицерону законное основание потребовать, чтобы ему были предъявлены счетные книги Верреса и его отца. В книгах не обнаружилось ни малейшего следа приобретения тех произведений искусства, которыми, как всем было известно, обладал Веррес. Цицерон запросил также у публиканов, на откупе у которых находились взимавшиеся с Сицилии налоги, сведения о таможенных сборах — отчетов за время наместничества Верреса среди документов не было, они исчезли. Тогда Цицерон провел обыск у некоего Вибия, стоявшего во главе этой откупной компании в 71 году; он знал, что руководители таких обществ обычно оставляли у себя копии официальных отчетов. Из копий явствовало, что и по возвращении из Сиракуз Веррес продолжал вывозить товары и ценности, не внося таможенный сбор. Весьма примечательной оказалась сама номенклатура товаров: четыреста амфор меда, неопределенное, но, по всему судя, весьма значительное количество тканей мальтийского производства, пятьдесят обеденных лож и множество канделябров. Теперь обвинитель легко мог доказать, что Веррес занимался незаконными торговыми операциями — не для личного же потребления предназначалось все это несметное количество товаров!

Собрав в Риме все материалы, какие можно было собрать, Цицерон в сопровождении своего двоюродного брата Луция отправился на Сицилию. Шестнадцатью годами позже, в речи «В защиту Скавра», Цицерон упомянул об этой поездке, которая надолго осталась у него в памяти: «Я побывал в землях Агригента, несмотря на суровую зиму, объездил там все горы и долы. Славная своим плодородием Леонтинская равнина одна дала мне весь необходимый для процесса материал. Я входил в хижины землепашцев, я говорил с людьми, и они отвечали мне, не снимая рук с рукоятей плуга...» На Сицилии редко бывают настоящие холода; очевидно, дело было в конце января или в начале февраля, когда на Агригент обрушиваются западные ветры, несущие снеговые тучи.

В речи на второй сессии «Об урожае» содержится выдержанное в мрачных тонах описание положения, в котором Цицерон застал деревни самого плодородного района Сицилии — долины на запад от Этны: «Земли Эрбиты, земли Энны, Моргентины, Ассоры, Имахары, Агириона были почти сплошь пустынны. Не видно было не только лошадей и повозок, некогда здесь столь частых, нельзя было отыскать даже самих владельцев вилл». Перечисленные города находятся в долине рек, ныне называемых Диттайно и Симето; Цицерон, по-видимому, побывал в них в ходе того же путешествия, но уже весной. Именно там скорее всего беседовал он с крестьянами, занятыми весенней пахотой. Но больше всего данных ему, естественно, удалось собрать в городах. Он принципиально не останавливался в домах сицилийцев, поручивших ему выступить обвинителем Верреса, дабы избежать подозрений в сговоре, и ночевал в домах друзей, которые со времен квестуры остались у него везде. Сицилией теперь правил преемник Верреса, пропретор Луций Цецилий Метелл — брат (родной или двоюродный) Квинта и Марка Метеллов, уже избранных первый в консулы, а второй в преторы на следующий, 69 год. Луций Цецилий был настроен враждебно к миссии Цицерона, но тот сумел вопреки всему добиться во многих общинах официальной поддержки сената. В некоторых городах при встрече ему устраивали даже театрализованные церемонии. Так было, например, в Энне, откуда Веррес похитил статую Победы. Навстречу Цицерону вышли жрецы Цереры, в священных головных повязках, с ритуальными зелеными ветвями в руках, за ними следовала толпа граждан, которые, дабы пуще разжалобить римского гостя, оглашали окрестности рыданиями и стонами. Нечто подобное произошло и при въезде в Гераклею на южном побережье острова, на полпути между Селинунтом и Агригентом: когда Цицерон уже в ночной тьме приближался к городу, одна из знатных гераклеянок вышла ему навстречу в сопровождении всех женщин из местной аристократии и бросилась к его ногам. То была мать юноши, которого Веррес подверг мучительной казни и которая требовала отмщения.

Одна из задач, стоявших перед Цицероном, состояла в сборе данных для опровержения доводов защитников Верреса — их нетрудно было предвидеть заранее, В Сиракузах, в зале заседаний местного сената, стояла статуя Верреса; и в этом зале сенат принял постановление, воздававшее продажному наместнику хвалу. Было очевидно, что Гортензий не упустит такой возможности и станет на этом основании доказывать, будто далеко не все были недовольны пропретором. Цицерон принялся выяснять обстоятельства, при которых приняты были оба постановления — об установке статуи и о принесении благодарности. Он узнал, что официальной благодарности Веррес добивался весьма долго, а граждане Сиракуз так же долго избегали ее приносить и в конце концов приняли соответствующее постановление совсем недавно — по прямому приказу нового наместника! Принимали его сенаторы явно нехотя и сформулировали так, что в нем было больше издевательства, чем подлинного выражения благодарности. По приглашению главного магистрата Сиракуз Цицерон в сопровождении своего двоюродного брата Луция явился в местный сенат и обратился к собравшимся по-гречески с просьбой помочь ему в выполнении его миссии. Сенаторы предъявили ему ведомости, которые вели тайно и в которых были

зарегистрированы все ценности, похищенные у города Берресом. Показали они и протокольные записи тех заседаний, в ходе которых декретировали пресловутую благодарность; в них были отражены все отказы, умолчания и содержался сам двусмысленный текст, где пропретору выражалась благодарность за действия, которых он заведомо никогда не совершал. Цицерон и Луций ознакомились с представленными материалами и удалились. Оставшись одни, сенаторы аннулировали благодарность Верресу и постановили принять содержание Луция на государственный счет. Но, чтобы постановление приобрело законную силу, его должна была скрепить подпись претора. В дело тотчас же вмешался Публий Цезетий — один из двух квесторов Верреса, который задержался на острове для передачи дел следующему составу администрации, — и внес официальный протест против решения сенаторов-сиракузян. Метелла предупредили, и он прервал заседание, воспрепятствовав тем самым тому, чтобы декрет получил законную силу. Решение это, рассказывает Цицерон, вызвало протесты сенаторов; народ стал собираться на улицах и площадях, дело шло к восстанию, и ему же пришлось с невероятными усилиями спасать от самосуда квестора, побудившего Метелла наложить запрет.

Позже Цицерон с гордостью признавался, что собирал материал с необычайной энергией, позволившей ему завершить дело за пятьдесят дней. Гордился он также и тем, что не попался ни в одну из ловушек, расставленных противником, — особенно на обратном пути. К сожалению, он говорит о поджидавших его опасностях весьма глухо, намеками, которые не всегда удается разгадать. Можно понять только, что из Вибоны Валентийской на побережье Бруттия и до Велии ему пришлось плыть на маленьком суденышке по морю, кишевшему пиратами и беглыми рабами, оставшимися в здешних местах со времен восстания Спартака и ныне искавшими возможность бежать из Италии. Цицерон намекает, что Веррес, по всей вероятности, подкупил кого-нибудь из них, поручив убить своего обвинителя. Так ли обстояло дело в действительности? Точных данных для ответа на этот вопрос нет.

Как бы то ни было, Цицерон появился в Риме до истечения срока, отведенного ему на сбор материалов. Обвинитель, следовательно, был на месте, готовый явиться в суд но первому вызову, и ничто не мешало процессу состояться. Расчет противников сорвать суд из-за задержки обвинителя не оправдался.

Процесс наместника Македонии, предшествовавший процессу Верреса, прошел, по всему судя, в июне и в начале июля. 6 июля начались Игры в честь Аполлона, на время которых деятельность судов прекращалась. Затем наступили выборы. До созыва народного собрания, однако, Цицерон успел представить свои соображения по составу суда; правом этим обладали обе стороны, и обвинение, и защита. Он уверял впоследствии, что именно тщательность и неподкупность, с которыми он выбирал судей и которые обеспечили абсолютное преобладание в составе суда людей суровых и честных, принесли ему победу на выборах курульных эдилов, где он собрал намного больше голосов, чем его соперник, несмотря на то, что Веррес, стараясь воспрепятствовать его избранию, не жалел денег на подкуп избирателей.

5 августа процесс начался. План защитников Верреса состоял в том, чтобы добиться возвращения дела после первой сессии на доследование и тем отсрочить начало второй. Отсрочка эта была решающей: весь конец августа занимали Игры, которые, по обету, проводил Помпей в честь своей победы в Испании, всю первую половину сентября — Римские игры, самые длительные из всех, что проводились в Риме, на конец октября намечались Игры, посвященные победам Суллы, и, наконец, па ноябрь — с четвертого числа по семнадцатое — Плебейские игры. В октябре, правда, оставалось двадцать пять дней свободных, но ни у кого не вызывало сомнения, что при таком скоплении празднеств оттянуть процесс будет легче легкого. Добиться осуждения Верреса можно было лишь, представив уже на первой сессии убийственные доказательства его вины, чтобы он сам отказался от продолжения разбирательства.

Цицерону это удалось. Он выступил с краткой речью (она известна сейчас под названием «Первая сессия против Верреса») и представил суду свидетелей, которые давно уже находились в Риме, ожидая возможности дать показания. Сторонники Верреса самыми разными способами оказывали на них усиленное давление, но свидетели не поддавались. На протяжении восьми дней перед трибуналом сменялись люди, прибывшие ради этого суда из Азии, из Греции, большинство — из Сицилии. Их свидетельства были ошеломляющими. На собравшуюся толпу они произвели такое впечатление, толпа пришла в такую ярость, что председатель суда был даже вынужден прекратить заседание. Опасаясь еще худших волнений и потеряв всякую надежду убедить судей, Веррес и Гортензий решили отказаться от явки обвиняемого на вторую сессию. Откладывать ее до следующего года не имело теперь никакого смысла. Скандал мог разрастись до непредсказуемых размеров — общественное мнение и без того было раздражено до предела маневрами сенаторов при рассмотрении дел о вымогательстве. Не случайно Помпей во время своего консульства, еще до описываемых событий вынес проект закона о судебной реформе, по которому судьи должны были вербоваться не только из сенаторов, но также из всадников и из так называемых эрарных трибунов — имущественного, класса, следовавшего непосредственно за всадниками (так, по крайней мере, принято толковать этот термин). Веррес, разумеется, считался с возможностью поражения на процессе и заранее принял меры предосторожности — припрятал часть своего состояния, воспользовался кораблем, предоставленным ему жителями Мессины (Цицерон видел этот корабль в порту Велии на пути в Рим) и отбыл в Марсель, где и зажил жизнью миллионера в изгнании.

Отъезд обвиняемого, который тем самым косвенно признавал себя виновным, не мог остановить ход разбирательства. Теперь предстояло установить размеры ущерба, нанесенного Берресом. Предлагались самые разные цифры — сто миллионов сестерциев, потом сорок миллионов, договорились, кажется (если верить Плутарху), на трех миллионах. Враги Цицерона уверяли, будто его согласие признать столь малую цифру было соответствующие образом оплачено. Обвинение это основано не столько на истине, сколько, как кажется, на слухах, враждебных оратору. Сицилийцы, со своей стороны, дабы вознаградить Цицерона, отправили ему несколько обозов с продовольствием — это позволило новоиспеченному эдилу обеспечить продуктами городские рынки, следовательно, снизить цены и соответственно умножить свою популярность.