Цикады
Шрифт:
— Сегодня собрание, помните?
Она передернула плечами — хотела бы забыть, да мама с утра уже успела затерроризировать всех в рабочем чате своим «уважаемые-(нет)-коллеги».
В коридоре она наткнулась на Алексеева, который торопился куда-то с мрачным видом.
— Антон, жду тебя завтра, — напомнила она.
Он скривился, но кивнул.
— Ты хотел мне написать, кажется. Чтобы нам было что обсудить.
Его лицо вдруг озарилось улыбкой голливудской звезды — он и правда напоминал кого-то известного, то ли актера, то ли певца,
— Точно. Мне есть что вам прислать.
Прозвенел звонок, и Антон поспешил в класс, а Лена все вспоминала, как на выпускном она ждала, что Костя пригласит ее на медленный танец, а он так и остался сидеть на месте, а потом написал ей на стене, что любит ее, и пока сердце пропускало удар за ударом, ум гнал проверять чужие аккаунты, чтобы найти то, что она и ожидала, — признание в любви всем девочкам класса. Они удалили, а она не стала, так оно и висело, сдвигаясь вниз сменяющимися статусами, граффити, фотографиями и новой жизнью, пока она не забыла, как он выглядит и как звучит его печальный голос, обещающий всех расстрелять поутру.
На собрании все было как обычно: отчеты, подготовка к ЕГЭ, последний звонок и выпускной. Лена сидела на подоконнике за спиной у матери — как когда-то давно, когда мама брала ее с собой на работу, а Лена не знала, чем себя занять. Она не знала и сейчас, так что принялась писать Гене, с удовольствием наблюдая, как пунцовеет его лицо и как подрагивают руки. Если уж отыгрывать похотливую разлучницу, то до конца. Мама спросила об участии в ЕГЭ, и он сразу поплыл, а Лена все-таки решила его пожалеть и закончила, написав: сегодня? Он едва заметно кивнул.
Лена вспомнила о незакрытом отчете по девятым классам и окликнула англичанку:
— Софья Андреевна, я завтра к вашему 9 «Б» на пол-урока загляну, хорошо?
На одном из бесконечных материнских курсов повторяли, что в конце неприятных предложений надо добавлять «хорошо», будто так можно компенсировать любое «плохо».
— Конечно, Елена Сергеевна, разве вам можно отказать? — пропела англичанка. Не она ли вкинула идею про nepo baby? Могла. Да кто угодно мог.
Остальные усмехнулись, а Гена, как и всегда, просто отвел взгляд. Он мог бы за нее вступиться, мог бы хоть раз попробовать, но все, что Гена действительно мог, это врываться на урок в поисках наркоты и требовать у здоровых лбов, чтобы они вывернули карманы, — и даже в этом он не преуспел.
Лена привыкла учиться в школе, где мама сначала учительствует, а затем и завучительствует, Лена привыкла работать в школе, где мама директорствует, а за ней, Леной, тянется шлейф, как будто она девочкой надела взрослое платье и теперь путается в подоле, — шлейф дочки училки, дочки завуча, дочки директора — и никогда просто Елены, и вот она
Когда все закончилось, мать бросила ей:
— Я через десять минут спущусь.
— Мне надо еще поработать, — соврала она в ответ.
— Много работаешь.
— Звучит как обвинение.
Мама поджала губы и поправила платок — носила специально, чтобы скрыть кольца Венеры. В этом плане Лена проиграла в генетическую лотерею — получила от матери и первые морщины в двадцать пять, и первые белесые пряди.
— Не засиживайся.
— Не закрывай дверь на задвижку.
— Ты же не допоздна, — мать дернула плечом и скрылась.
Лена зашла в кабинет и стянула кофту. Закрыла жалюзи, опустила крышку ноутбука с камерой. Она заражалась от Гены его шпиономанией и уже не понимала, где заканчивается просто игра и начинается игра разума.
В условный час раздался знакомый стук. Гена зашел, хлопнул дверью и сразу полез к ней:
— Я ненадолго.
Так и было, не прошло и пяти минут, как Гена подтягивал штаны. Лена присела на диван и вдруг вздрогнула: дверь была закрыта неплотно, осталась щелка.
— Опять не закрыл!
Гена торопливо высунулся наружу.
— Да здесь уже никого нет.
— Сколько раз я просила…
— Что ты начинаешь? Как… — он осекся, а она мысленно продолжила: как Маша, та самая Маша, что надоела тебе на шестом месяце, потому что ныла и клянчила, а потом они стали ныть и клянчить вдвоем — женщина, от которой ты устал, уже когда ставил подпись в загсе, и ребенок, который нужен был тебе, только чтобы просто был, — как квартира, машина и трудовая книжка, как галочка в отчетности о здоровом психологическом климате. Ей в голову пришло злое, как приходило часто, так что она сказала ему в спину:
— Что бы ты сделал, если бы я забеременела?
Спина тотчас выпрямилась, а он быстро повернулся:
— Ты что… Ты?..
Она молчала. Глаза забегали, но тут он медленно произнес:
— У меня уже есть ребенок.
— А если двойня? Двое против одного. Был бы отцом троих детей. Сейчас полезно.
— Что ты имеешь в виду? — Гена надел пиджак и принялся то застегивать, то расстегивать пуговицы.
— Маткапитал, например.
— Лена, это… решаемо.
— Что именно?
Он молчал. Она встала и указала на дверь:
— Тогда решай отсюда.
Когда он наконец ушел, она легла на диван, воткнула наушники и снова уснула.
Она проснулась уже поздно, глянула на часы — время было к одиннадцати. Мать ложилась в десять и ни минутой позже — так и ей она выключала свет со словами «рано вставать».
Глаза слезились — это постоянно происходило из-за дневного сна в линзах. Она слышала страшилки о том, как линза может уйти за глазное яблоко и затеряться там навсегда, боялась, но не могла себя заставить снять их вовремя.