Цикл "Детектив Киёси Митараи. Книги 1-8"

Симада Содзи

В остальном наша жизнь протекала тихо и мирно.

С Рёко было все в порядке, тот тип в солнечных очках в Мотосумиёси не появлялся.

Как-то прохладным утром, когда от дыхания еще был виден белый парок, мы с Рёко, прижавшись друг к другу, направлялись на станцию. В толпе торопившихся на электричку сарариманов идти не хотелось, и мы выбрали кружной путь тихими переулками.

Улочки еще дремали, шторы и ставни в домах были опущены. Городок выглядел не таким открытым и безобидным, как днем. Вода, разлитая на бетоне, ослепительно сверкала под утренним солнцем у нас под ногами.

На станции у турникетов мы расстались. Рёко на работу было еще

рано, а я купил билет и вышел на платформу. Конечно, расточительство с моей стороны… ну ничего, на обеде сэкономлю.

Я вышел на улицу, что вела к заводику. Постепенно людей на ней стало прибавляться, все они шли туда же, куда и я. Звуки шагов участников этого шествия, сливаясь воедино, отдавались отрывистым эхом. Я молча шагал вместе со всеми. Люди шли, не говоря ни слова, даже не пытаясь заговорить друг с другом. Мне было хорошо одному в этой толпе. В такой жизни меня все устраивало. Прохладный утренний воздух покалывал кожу. Белый пар от дыхания поднимался кверху.

И все это благодаря тому, что я повстречал Рёко. Не будь ее, все выглядело бы совсем иначе – тяжко и мрачно. Был бы просто парень, которому ничего не остается, как стиснуть зубы.

Работа на заводе оказалась несложной. В моем цеху делали витрины. Переодевшись в драные серые робы, мы готовили акриловые панели для витрин. Из больших листов акрила нарезали заготовки, сгибали, прижав к нагревателю, сдирали защитную бумагу, зачищали кромки. Через шприцы скрепляли панели клеем, потом приклеивали к опорным трехгранным призмам.

Когда листы заканчивались, приходилось таскать эту тяжесть со склада. Готовые витрины загружали в машины. Иногда приходилось сопровождать груз в Токио.

Ровно в пять работу сворачивали. Переработок почти не было. Я шел до станции Кикуна и возвращался на электричке в Мотосумиёси. Там, на станции, прислонясь к колонне, меня каждый день дожидалась Рёко. По обыкновению она держала в руках небольшую коробку с пирожными, которые оставались нераспроданными в кондитерской.

Плечом к плечу мы шли домой и заходили по дороге куда-нибудь выпить кофе. Наш общий доход был весьма скромным, и, понятно, ходить каждый день в кафе – это порядочное расточительство, но отказаться от этого маленького удовольствия было нелегко.

Приятно все-таки было заглянуть куда-нибудь вечерком после однообразного рабочего дня. Чтобы не лишиться этой радости, я старался на работе не чесать языком и не филонить. Конечно, когда живешь в одной комнате, в кафе можно и не ходить, но мы все равно ходили – скорее всего, потому что у нас с Рёко не было медового месяца. Мы жили вместе, и любовь наша продолжалась.

Грязноватые улочки, резкие запахи, сопровождавшие нас до самого дома, где мы поселились, меня не особо раздражали, но стоило нам войти к себе, откинуть занавеску при входе и закрыть дверь, как сразу становилась видна разница. Это была другая вселенная, теплая, пахнувшая Рёко.

В комнате висели те же занавески, что и в Коэндзи. Рёко развесила их на единственном окне, на шкафу, у входной двери. Так как-то спокойнее, говорила она. И была права. Время от времени комната начинала ходить ходуном от проходившей мимо электрички, но нас совершенно не смущало, что мы отделены от нее всего лишь куском ткани.

Усевшись рядом с Рёко у котацу, я обнимал ее за плечи и думал, что мог бы вот так и умереть. У нее был очень милый профиль. Никогда я не испытывал такого счастья. Вряд ли со мной было что-то подобное до потери памяти.

В постели Рёко часто говорила мне: «Хорошо бы наше счастье продолжалось и

дальше». Я отвечал, что так и будет, но при этом меня не оставляло ощущение, что я говорю неправду. Где-то в самых потаенных уголках души поселилось мрачное чувство, подсказывавшее мне: «Такая жизнь не по тебе». Видимо, здесь была какая-то связь с потерей памяти.

7

Прошло уже два месяца, как мы стали жить вместе. Был день накануне майской зарплаты. Закончив работу, я отправился в раздевалку и стал собираться домой. Ко мне подошел начальник нашего отдела и по-приятельски стукнул меня по плечу.

– Ты как, свободен вечером? – тоном, исключающим возражения, спросил он.

Среди людей, причисляющих себя к начальству, полно таких, кто любит демонстрировать свое расположение с помощью поглаживания по спине или похлопывания по плечу. Наш начотдела по фамилии Отакэ был классическим представителем этой породы.

Вот черт! Небось потащит меня в кабак. Такие люди без выпивки ни о чем говорить не могут. А темы у них можно представить какие: женщины, азартные игры, попса какая-нибудь… Наборчик, который от меня в тысячах световых лет. Такие беседы для меня мучение.

Я угадал: начотдела показал жестом – дескать, пойдем опрокинем по стаканчику. В душе мне очень хотелось отказаться, и я сказал ему, что не могу. Но он заявил, что надо поговорить о работе. Тут уж я не мог отказаться. Шеф добавил: «Да ты не дрейфь, ничего плохого я тебе не скажу». Делать нечего – я позвонил в кондитерскую и предупредил Рёко, что задержусь, чтобы она меня не встречала и ждала дома.

Как я и ожидал, разговор, который состоялся между нами в погребке, куда он меня затащил, получился непростой, хотя и начался мирно. Отакэ поведал, что наша бригада в последнее время работает очень хорошо. Поэтому завтра, в день зарплаты, нам должны выплатить дополнительный бонус. Он за нас похлопотал и выбил премию. Так что завтра все должны не забыть печать [109] . Ну и, конечно, отблагодарить его за старание.

109

В Японии вместо подписи преимущественно используются личные печати, варьирующиеся в зависимости от важности заверяемых документов.

Зарплату нам перечисляли на счет в банке, а такие специальные бонусы выдавали на руки, поэтому и требовалась печать. Которой у меня, естественно, не было. Но на печатях выгравирована только фамилия, так что для этого случая подойдет та, что есть у Рёко. Наверняка валяется у нее где-нибудь, думал я про себя.

– И вот еще что, – подчеркнуто чванливо проговорил начотдела; алкоголь уже начал туманить ему мозги. Пьяные, они такие липучие… Привыкнуть к этому невозможно.

Я поглядывал на него время от времени. Коротко остриженная голова, вытянутое лошадиное лицо, узкий, изрезанный морщинами и покрасневший от постоянных возлияний лобик. Глаза большие; на веках, под глазами, у наружных уголков глаз сеть бесчисленных мелких морщинок. Не лицо, а сплошные морщины. Они служили начотдела средством выражения таившихся в нем эмоций и мыслей. Становились то мельче, то глубже, расстояние между ними то расширялось, то сужалось. Его мимика была красноречивее всяких слов. Этот тип напоминал мне пронырливого краснорожего моллюска. Глядя на него, я чувствовал себя все хуже. Он был мне физически противен. Чуть не до тошноты.