Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5
Шрифт:
Что он тогда до сих пор тут делает?
Вот и я спросил.
И что он сказал?
Вопросом на вопрос ответил — а куда, мол, ему идти?
Они пробирались по узким, стиснутым между стен улочкам к воротам и кострам лагеря. Послышался чей-то голос: Las diez y media, tiempo sereno.[109] Это сторож совершал обход; он прошёл мимо с фонарём, негромко сообщая, который час.
По звукам в предрассветном мраке можно было предположить, что именно предстанет сейчас перед глазами. Первые крики птиц в деревьях вдоль реки, позвякивание сбруи, пофыркивание
Мёртвой индианки на площади уже не было, и по пыли кто-то недавно прошёлся граблями. На шестах чернели пустые светильники жонглёра, а костёр перед палаткой давно потух. Когда они проезжали мимо, рубившая дрова старуха выпрямилась и застыла, сжимая топор обеими руками.
В середине утра они проехали по разграбленному индейскому лагерю, где большие почерневшие куски тонко нарезанного мяса висели по кустам или болтались на шестах, будто странное тёмное бельё. На земле на колышках были растянуты оленьи шкуры, а на камнях в первозданном хаосе валялись белые или охряные кости. Лошади, навострив уши, пошли быстрее. Отряд ехал дальше. Во второй половине дня их догнал чернокожий Джексон, который едва не загнал падавшую от усталости лошадь. Повернувшись в седле, Глэнтон смерил его взглядом. Затем послал лошадь вперёд, негр присоединился к своим бледнолицым попутчикам, и все продолжали путь, как раньше.
Ветерана хватились только вечером. Судья пробрался сквозь дым костров, где готовили еду, и присел на корточки перед Тоудвайном и мальцом.
Что с Чемберсом? спросил он.
Я так думаю, слинял.
Слинял?
Похоже на то.
Он утром выезжал?
С нами не выезжал.
Ты же вроде как отвечаешь за свою группу.
Тоудвайн сплюнул. Он, похоже, сам за себя отвечает.
Когда ты видел его в последний раз?
Вчера вечером.
А сегодня утром нет.
Сегодня утром нет.
Судья пристально смотрел на него.
Тоудвайн чертыхнулся. Я думал, ты знаешь, что он смылся. Не такой уж он маленький, чтоб его потерять.
Судья посмотрел на мальца. Потом снова на Тоудвайна. Затем поднялся и пошёл обратно.
Утром исчезли двое делаваров. Отряд поехал дальше и к полудню уже забирался вверх, к проходу в горах. Ехали через заросли дикой лаванды и юкки, а над головами вставали вершины Анимас. Над цепью всадников мелькнула тень орла, поднявшегося с этих высоких скалистых твердынь, и все задирали голову, следя за его полётом в хрупкой и чистой голубизне. Миновав рощицы араукарии и заострённого дуба, они пересекли горный проход по высокому сосняку и горной тропой двинулись дальше.
Вечером выбрались на плоскую вершину, откуда хорошо просматривались все окрестности к северу. Солнце разливалось на западе пылающим заревом, откуда ровным строем поднимались маленькие пустынные летучие мыши, а на севере вдоль подрагивающего периметра мироздания по всему пространству дымами далёких армий поднимались клубы пыли. Под долгой синевой вечернего неба, похожие на мятую вощанку, в какую заворачивают мясо мясники, лежали чёткие складки гор, чуть
Глэнтон долго сидел в седле, взирая на эту картину. Разбросанные по плоской вершине клочья сухой травы схлёстывались на ветру, словно донесенные долгим эхом земли пики и копья древних схваток, которые так и остались не запечатлёнными в веках. В небе царила смута, на вечернюю землю быстро опустилась ночь, а вдогонку за скрывшимся солнцем, негромко вскрикивая, устремились маленькие серые птицы. Глэнтон понукнул лошадь. Теперь ему и всем остальным нужно было решать непростую задачу борьбы с темнотой.
В тот вечер они разбили лагерь у подножия осыпного склона. Там и произошло убийство, которого ожидали уже давно. Белый Джексон пьянствовал в Ханосе, а потом два дня ехал по горам с угрюмым видом и красными глазами. Он сидел, расхристанный, у костра, сбросив сапоги и попивая из фляжки aguardiente,[110] в пространстве, ограниченном его компаньонами, воем волков и провидением ночи. В это время к костру подошёл чернокожий — бросил на землю чепрак из бизоньей шкуры, сел на него и принялся набивать трубку.
В лагере разжигались два костра, и не было никаких правил, гласных или негласных, относительно того, кто имеет право ими пользоваться. Но когда белый Джексон, глянув на другой костёр, увидел, что делавары, Джон Макгилл и новенькие в отряде перебрались со своим ужином туда, он махнул рукой, выругался сквозь зубы и предложил чёрному убираться прочь.
Человеческие законы здесь не работали, и все договорённости были непрочными. Негр оторвался от трубки. У некоторых сидевших вокруг костра глаза отражали свет огня и сверкали, точно горящие угли в черепах, у других ничего подобного не происходило, а вот глаза негра открылись целыми коридорами, через которые хлынула ночь, оголённая, со всем, что в ней было, и та её часть, что уже прошла, и та, что ещё не наступила.
В этом отряде каждый сидит, где хочет, сказал он.
Белый мотнул головой — один глаз полуприкрыт, нижняя губа отвисла. Его пояс с револьвером лежал, свёрнутый, на земле. Белый дотянулся до него, достал револьвер и взвёл курок. Четверо сидевших у костра встали и отошли.
Ты не стрелять ли в меня собрался? проговорил негр.
Не унесёшь свою чёрную задницу прочь от костра, будешь лежать у меня тихо, как на кладбище.
Негр бросил взгляд туда, где сидел Глэнтон. Тот наблюдал за ним. Сунув трубку в рот, негр встал, поднял чепрак и сложил его на руке.
Это твоё последнее слово?
Последнее, как суд Божий.
Негр снова глянул через огонь на Глэнтона и двинулся прочь в темноту. Белый поставил револьвер на предохранитель и положил перед собой на землю. Двое из тех, что отошли, вернулись, но им было не по себе, и они остались стоять. Джексон сидел, скрестив ноги по-турецки. Одна рука у живота, другая, с тонкой чёрной сигаркой, на колене. Ближе всех к нему сидел Тобин, который попытался было встать, когда из темноты выступил негр, держа обеими руками, словно некий церемониальный предмет, нож «боуи». Белый поднял на чёрного осовелый взгляд, а тот шагнул вперёд и одним ударом снёс ему голову.