Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5

Маккарти Кормак

И они повели лошадей дальше. Земля уже оделась белым. Они по очереди ехали на здоровой лошади и вели за собой охромевшую. Уже несколько часов они карабкались по длинному каменистому руслу, а снегопад не утихал. Стали попадаться отдельные сосны и карликовые дубы, снежный покров на этих высокогорных лугах вскоре уже стал в фут толщиной, лошади пыхтели, как паровозы, от них валил пар, становилось всё холоднее и начинало темнеть.

Они спали в снегу, завернувшись в одеяла, когда на них набрели разведчики из передового отряда Элиаса. Они ехали всю ночь по единственному следу, стараясь не потерять цепочку этих неглубоких лунок, которые тут же засыпало снегом. Разведчиков было пятеро, они пробирались в темноте через вечнозелёные кустарники и едва не споткнулись о спящих, но один из двух бугорков в снегу вдруг раскрылся, и в нём, словно вылупившись из огромного яйца, села человеческая фигура.

Снегопад

уже перестал, и на фоне бледной земли были ясно видны верховые и пар от дыхания лошадей. С сапогами в одной руке и с револьвером в другой малец выскочил из одеяла, прицелился, выстрелил в грудь ближайшего солдата, повернулся и бросился бежать. Ноги заскользили, и он упал на одно колено. Сзади раздался выстрел из мушкета. Малец снова вскочил и пустился бегом по темнеющему на склоне сосняку. Сзади снова зазвучали выстрелы, он оглянулся и увидел, что кто-то пробирается среди деревьев. Человек остановился, поднял локти, и малец нырнул вниз. В ветвях просвистела мушкетная пуля. Он перевернулся и навёл револьвер. Должно быть, в ствол набился снег, потому что из него вырвался целый сноп оранжевого огня, а звук от выстрела был какой-то странный. Он потрогал револьвер, тот был цел, ствол не разорвало. Человек больше не появлялся, малец с трудом поднялся и побежал. У подножия склона он сел, тяжело хватая ртом холодный воздух, и натянул сапоги, поглядывая назад, на деревья. Никакого движения. Он встал, засунул пистолет за пояс и двинулся дальше.

Восход солнца застал его под скалистым выступом: он сидел, съёжившись, и обозревал местность к югу. Просидел он так час или больше. За ручьём паслось стадо оленей, которые продвигались всё дальше. Потом он встал и зашагал вдоль гребня.

Целый день он шёл по дикому нагорью, пригоршнями поедая на ходу снег с веток вечнозелёных деревьев. Пробирался звериными тропами через ельник, а вечером двигался вдоль каменной стены, откуда была видна простирающаяся вниз пустынная земля на юго-западе; белые пятна снега там примерно повторяли рисунок уже сдвинувшегося к югу облачного покрова. На скалах нарос лёд, и мириады сосулек искрились среди хвои в отражённом свете заката, заливавшего всю прерию на западе кроваво-красными отблесками. Малец уселся спиной к скале, ощущая на лице тепло солнца и глядя, как оно растекается, вспыхивает и исчезает, затягивая за собой все оттенки неба от бледно-розового до тёмно-красного. Налетел ледяной ветер, можжевельник вдруг потемнел на снегу, а потом воцарились лишь покой и холод.

Он встал и двинулся дальше, торопливо шагая вдоль сланцеватых скал. Шёл всю ночь. Своим путём против часовой стрелки плыли звёзды, поворачивалась Большая Медведица, на самой вершине небесного свода подмигивали Плеяды. Он шёл, пока в сапогах не стали отчётливо постукивать онемевшие пальцы. Следуя вдоль каменной стены, он заходил всё дальше по краю огромного выступа, не находя места, где можно было бы спуститься и выбраться отсюда. Усевшись, он с трудом стащил сапоги и по очереди подержал замёрзшие ступни руками. Ноги не отогревались, от холода челюсть сводило судорогой, а когда он стал надевать сапоги снова, было такое ощущение, будто он суёт в них не ноги, а дубины. Обувшись, встав и потопав онемелыми ногами, он понял, что, пока не взойдёт солнце, останавливаться нельзя.

Становилось всё холоднее, а впереди была долгая ночь. Он продолжал идти, держась в темноте обнажённых скалистых выступов, откуда снег сдуло ветром. Звёзды горели, не мигая, точно глаза без ресниц, и в ночи становились всё ближе; к рассвету он уже брёл среди базальтовых глыб самого близкого к небесам выступа, по голой скалистой гряде, которая настолько сливалась с ярким домом небесной тверди, что звёзды лежали у него под ногами, а вокруг по своим ни на одной карте не отмеченным путям то и дело пролетали блуждающие осколки горящей материи. В предрассветных отсветах он выбрался на выступ и там первым из всех живых существ в этих краях ощутил тепло восходящего солнца.

Он заснул, свернувшись среди камней и прижав к груди револьвер. Закоченевшие ноги отходили и горели; проснувшись, он лежал и смотрел в фарфоровую голубизну неба, где далеко в вышине неторопливо и строго друг против друга, словно бумажные птички на шесте, кружили вокруг солнца два чёрных ястреба.

Весь день он двигался на север. С высоты плато в последних лучах дня он наблюдал, как на равнине внизу столкнулись, далёкие и неслышные, две группы вооружённых людей. Кружили маленькие тёмные лошадки, менялся пейзаж в слабеющем свете дня, а позади темнеющими силуэтами вставали горы. Далёкие всадники атаковали и отражали атаки, над ними стелилось слабое облачко дыма, они двигались дальше в сгущающемся

полумраке долины, оставляя за собой тени смертных людей, потерявших там свои жизни. Он следил за этой бессловесной, упорядоченной, бессмысленной схваткой внизу, пока сражающихся всадников не поглотила внезапно опустившаяся на пустыню тьма. Вся земля простиралась одной холодной неопределённой синевой, а солнце освещало лишь высокие скалы, где стоял он сам. Он побрёл дальше, но вскоре тоже оказался во тьме, из пустыни налетел ветер, а на западной окраине мира снова и снова вырастали размочаленные пучки молний. Он продолжал двигаться вдоль по уступу, пока не вышел на разрыв в каменной стене, прорубленный каньоном, что вёл назад в горы. Постоял, глядя вниз, в бездну, где на ветру шумели вершины изогнутых вечнозелёных деревьев, и стал спускаться.

В глубоких карманах на склоне лежал снег, и он, барахтаясь в нём, скользил вниз и находил опору, лишь хватаясь за оголённые скалы, пока руки не онемели от холода. Осторожно перебравшись через осыпь из гравия, он стал спускаться дальше по другой стороне, где среди каменных обломков попадались искривлённые деревца. Он падал снова и снова, лихорадочно пытаясь ухватиться за что-нибудь во мраке, поднимаясь и проверяя, на месте ли засунутый за пояс револьвер. В этих трудах он провёл всю ночь. Достигнув поймы по-над дном каньона, где уже слышался шум бегущего внизу потока, он, спотыкаясь, побрёл дальше, засунув руки под мышки, словно беглец в смирительной рубашке. Дошёл до песчаного русла и стал спускаться по нему, пока наконец снова не вышел в пустыню, где остановился, дрожа от холода и тупо поглядывая на затянутое облаками небо в поисках хоть какой-нибудь звезды.

На равнине, где он оказался, снег по большей части сдуло ветром или он растаял. С севера одна за другой налетали грозы, вдали перекатывались раскаты грома, и в холодном воздухе пахло мокрым камнем. Он двинулся через голую котловину, где не было ничего, кроме редких клочков травы и разбросанных вокруг стрел сизой юкки, они стояли, одинокие и молчаливые, на фоне низкого неба, словно заброшенные сюда существа из иного мира. С востока на пустыню чёрной массой наступали горы, а прямо перед ним массивными и угрюмыми громадами над пустыней вставали утёсы. Полузамёрзший, он тупо брёл дальше, еле передвигая ничего не чувствующие ноги. Он не ел уже почти два дня и мало отдыхал. Ориентируясь в свете то и дело вспыхивавших молний, он обогнул выступавшую тёмным мысом скалу справа и остановился, дрожа и дуя на скрюченные и онемевшие руки. Где-то далеко в прерии горел костёр: одинокое пламя то ярко вспыхивало, то затухало под налетавшим и затихавшим ветром, и по грозе, словно горячая окалина из немыслимого, завывающего на этом диком просторе горна, разлетались снопы искр. Он сел и стал смотреть. Определить, далеко ли костёр, он не мог. Он лёг на живот, чтобы оглядеться и понять, что там за люди, но неба не было, не было и света. Он долго лежал, не сводя с костра глаз, но никакого движения не заметил.

Когда он снова побрёл вперёд, костёр как будто стал отступать. Между ним и огнём промелькнуло несколько фигур. Потом ещё несколько. Наверное, волки. И он зашагал дальше.

Посреди пустыни горело одинокое дерево. Провозвестник будущего, оно осталось полыхать после прошедшей грозы. Привлечённый им одинокий путник, он прошёл немало, чтобы оказаться здесь; он встал на колени на горячий песок и протянул к огню онемевшие руки. Между тем в круге света расположилась не одна компания малых сих, что вышли на этот выходящий за рамки обычного светоч: маленькие молчаливые совы, которые сидели, нахохлившись, и переминались с ноги на ногу, тарантулы, фаланги, скорпионы винегароне, жуткие мигалы — пауки-землекопы, ядозубы с фиолетовой, как у чау-чау, пастью, укус которых смертелен для человека, маленькие пустынные василиски — похожие на игуан ящерицы, брызгающие струйкой крови из глаз, — и маленькие носатые гадюки, подобные осанистым божествам, одинаково молчаливым в Джедде и Вавилоне. Целое созвездие горящих глаз на краю круга света, связанное шатким перемирием перед этим светочем, яркий свет которого затмил в их глазницах звёзды.

Когда рассвело, он спал под тлеющим скелетом почерневшего ствола. Гроза давно переместилась к югу, обновлённые небеса светились яркой голубизной, и курящийся дымок над сгоревшим деревом поднимался вертикально в безветренном рассветном воздухе, словно изящный гномон, показывающий время на циферблате земли своей особенной и чуть рябящей тенью, которая лишь для этого и предназначена. Все твари, что бодрствовали вместе с ним ночью, исчезли, и только странные, похожие на кораллы куски фульгурита лежали вокруг в бороздках, выплавленных в опалённом песке там, где в ночи, шипя и распространяя вокруг вонючий запах серы, прошлась шаровая молния.