Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5

Маккарти Кормак

Уэбстер и Тоудвайн вернулись в Юму без провизии и без мулов, с которыми уезжали. Глэнтон взял с собой пятерых и в сумерках выехал из лагеря, оставив переправу на судью. До Сан-Диего они добрались глухой ночью, и им показали, где дом алькальда. Тот вышел в ночной рубашке и колпаке, держа перед собой свечу. Глэнтон втолкнул его назад в прихожую и послал людей внутрь дома, откуда тут же донеслись женские вопли и несколько глухих ударов, а потом всё стихло.

Алькальду было уже за шестьдесят, он ринулся на помощь жене, но был сбит наземь стволом пистолета. Он встал, держась за голову. Глэнтон затолкал его во внутренние покои. В руке он держал верёвку, уже завязанную петлёй, и, повернув

алькальда, накинул петлю ему на шею и затянул. При этом сидевшая на кровати жена алькальда — один глаз у неё распух и быстро затекал — снова подняла визг. Один из новобранцев Глэнтона ударил её в зубы, она упала на смятые простыни и закрыла голову руками. Подняв свечу повыше, Глэнтон велел одному новобранцу залезть на плечи другому, и тот стал ощупывать балку. Найдя сверху свободное пространство, он просунул туда конец верёвки и спустил её вниз. Они потянули за верёвку и подняли онемевшего и брыкающегося алькальда в воздух. Руки у того не были связаны, и он изо всех сил пытался достать верёвку и подтянуться, чтобы не задохнуться, дёргал ногами и медленно вращался в свете свечи.

Valgame Dios, прохрипел он, задыхаясь. Que quiere?[216]

Мне нужны мои деньги, повторил Глэнтон. Мне нужны мои деньги, и мне нужны мои вьючные мулы, и мне нужен Дэвид Браун.

Сoто?[217] выдавил из себя старик.

Кто-то уже зажёг лампу. Подняв голову, старая женщина увидела сначала тень, а потом силуэт мужа, качавшегося в петле, и поползла к нему через кровать.

Digame,[218] хрипел алькальд.

Кто-то направился к его жене, чтобы её перехватить, но Глэнтон знаком велел отойти, и она, пошатываясь, слезла с кровати и обняла мужа выше коленей, чтобы поддержать. Всхлипывая, она молила о пощаде и Глэнтона, и Бога.

Глэнтон подошёл, чтобы видеть лицо алькальда.

Мне нужны мои деньги, повторил он. Мои деньги, мои мулы и человек, которого я послал сюда. El hombre que tiene usted. Mi companero.[219]

No no, хрипел подвешенный. Buscale.[220] Нет человек здесь.

А где он?

Он нет здесь.

Нет, он здесь. В juzgado.[221]

No no. Madre de Jesus. Нет здесь. Он уходить. Siete, ocho dias.[222]

Где juzgado?

Como?

El juzgado. Donde esta?[223]

Старуха, которая стояла, прижавшись лицом к ноге мужа, освободила одну руку.

Alla, указала она. Alla.[224]

Двое людей Глэнтона вышли из дома, один держат огарок свечи, ладонью прикрывая пламя от ветра. Вернувшись, они доложили, что маленькая тюрьма в подвале позади здания пуста.

Глэнтон внимательно посмотрел на алькальда. Старуху била дрожь. Глэнтон развязал верёвку, закреплённую на задней стойке кровати, и алькальд с женой рухнули на пол.

Их связали, заткнули рты, а сами отправились к бакалейщику. Три дня спустя бакалейщика и алькальда с женой нашли. Связанные, они лежали в собственных экскрементах в заброшенной хижине на берегу океана в восьми милях к югу от посёлка. Воду в оставленной им лохани они лакали, как собаки, а их попытки перекричать грохот прибоя в этом глухом углу привели к тому, что они уже не могли говорить и молчали, как камни.

Глэнтон и его люди провели на улицах два дня и две ночи, пьяные до умопомрачения. Вечером второго дня они избили до бесчувствия командира маленького американского гарнизона, сержанта, который попытался их перепить,

избили трёх солдат, бывших с ним, и отняли у них оружие. На рассвете, когда солдаты вышибли дверь их комнатушки на постоялом дворе, там уже никого не было.

В Юму Глэнтон возвращался один: его люди отправились на поиски золота. На усеянном костями пустынном пространстве ему попадались и измученные пешие путники, взывавшие к нему, и те, кто уже умер там, где упал, и те, кто умирал, и те, кто, собравшись у последнего фургона или повозки, хрипло кричал на мулов или быков, понукая их идти дальше, словно на этих хрупких тележках они везли сам завет и этим животным суждено было умереть, и этим людям вместе с ними, и они окликали одинокого всадника, чтобы предупредить об опасности на переправе, но всадник ехал дальше в сторону, обратную потоку беженцев, как выезжает сказочный герой с непреклонно сжатым ртом навстречу любому страшилищу — зверю войны, чумы или голода.

Он был пьян, когда добрался до Юмы. За ним плелись на привязи два ослика, гружённые виски и печеньем. Сидя в седле, он смотрел вниз на реку, где сходились дороги всей этой земли, к нему подбежал его пёс и стал тыкаться носом в ногу в стремени.

В тени стены сидела, скорчившись, нагая юная мексиканка. Прикрывая руками грудь, она смотрела, как он проезжает мимо. На шее у неё был сыромятный ошейник, за который она была прикована цепью к столбу, а рядом стояла глиняная миска с почерневшими обрезками мяса. Глэнтон привязал к этому столбу ослов и въехал внутрь.

Там никого не было. Он спустился к пристани и стал смотреть на реку. По берегу приковылял доктор и, схватив Глэнтона за ногу, стал о чём-то умолять и нести какую-то околесицу. Он уже несколько недель не следил за собой, грязный и растрёпанный, он тянул Глэнтона за штанину, указывая на укрепления на холме. Этот человек, повторял он. Этот человек.

Вытащив сапог из стремени, Глэнтон отпихнул доктора ногой, повернул коня и стал снова подниматься на холм. Там на фоне заходящего солнца вырисовывалась фигура судьи, он стоял на пригорке, этакий великий и безволосый духовный пастырь. На нём была мантия из свободно струящегося материала, и больше ничего. Из каменной загородки вышел чернокожий Джексон в таком же одеянии и встал рядом. Глэнтон перевалил через гребень холма и направился к своему жилищу.

Всю ночь из-за реки то и дело доносились пальба, смех и пьяная ругань. Когда наступил день, никто не появился. Паром стоял, причаленный у берега, на другой стороне реки на пристань кто-то спустился, посигналил, подождал и пошёл обратно.

Весь день паром так и не работал. К вечеру пьянство и веселье начались сызнова, и скучившиеся у себя в лагере пилигримы слышали за рекой визг девиц. Идиота кто-то напоил виски с сарсапарелью, и он, и ходить-то не умевший как следует, принялся пританцовывать перед костром и прыгать по-обезьяньи, проделывая всё это с величайшей серьёзностью и шлёпая отвисшими мокрыми губами.

На рассвете на пристань вышел негр и стал мочиться в реку. Плоскодонки парома были привязаны у берега, развёрнутые по течению, на дощатом дне их стояло несколько дюймов воды с песком. Подобрав одеяние, негр встал на сиденье, стараясь удержать равновесие. Через борт стала заливаться вода. Он стоял, глядя куда-то вдаль. Солнце ещё не взошло, и низко над водой стелилась дымка. Ниже по течению из ивняка показались несколько уток. Они поплавали кругами в вихрящихся водоворотах, потом взлетели, хлопая крыльями, над пустой рекой и устремились вверх по течению. На дне плоскодонки лежала монетка. Вероятно, её держал под языком кто-то из пассажиров. Негр нагнулся и взял её. Выпрямился, почистил монету, поднял повыше, и тут солнечное сплетение ему пробила насквозь длинная стрела из тростника. Она пролетела дальше и упала далеко в реку. Сначала ушла под воду, потом снова показалась на поверхности и, крутясь, поплыла по течению.