Циклопы. Тетралогия
Шрифт:
Бильярдная цокольная зона "Золотой Ладьи" делилась на три неравных отсека. В одном: огромном зале на два десятка столов тусовались все кому не лень. Два меньших зала изначально и толково прозвали "вип-ложами". Одна из лож была претенциозной, некурящей. Завьяловская банда заседала в салоне для курильщиков, с собственным миниатюрным баром, при четырех бильярдных столах.
Борис подтолкнул вперед тело, с засевшей внутри курицей-стилистом. Тело шагнуло в зал, прокукарекало:
– Хай...,
"Ребята, черт тебя дери - ребята!
– мысленно скрипнул зубами Завьялов.
– Мы почти двадцать лет приветствуем друг друга "хай, ребята!""
– Завя-а-ань!!!
– привставая над уставленным столом, прорычал Косой.
– Ты где же подорвался, растуды-т тебя налево?!?!
Кеша шагнул к Косолапову, как Аня Каренина навстречу паровозу. Обреченно, но стремительно. С осознанием важности действа.
П о д м я л о тоже одинаково.
Косолапов облапил тело, тело жалко пискнуло.
Друзья приветствовали Борю шумно, пищание расслышал только Коля:
– Ты чо, Завянь, опять не привязанным ездил?
– шепнул, намекая другу Боре на его фрондерское нежелание пользоваться в машине ремнями безопасности.
– О руль саданулся, ребра отшиб?
Стилист проявил догадливость. Кивнул. И палец предъявил. Обмотанный изолентой мизинец.
– Сейчас залечим все простуды, - недоверчиво разглядывая замотанный "раненый" палец, пообещал Косой.
– Ребята. Раздвиньтесь. Боря п р и б о л е л, пора принять профилактическую дозу.
Увлекаемый мощной байкерской фигурой Косолапова стилист пошкандыбал к столу.
Завьялов, бедным конотопским родственником, застыл на пороге вип-ложи. Призывая мысленно на голову стилиста Капустина ушат помоев, гром небесный, хороший хук под челюсть.
– Ой, парни!
– опомнился Иннокентий.
"Чтоб ты сдох! чтоб тебя Жюли прибила! а я помогу и придержу!!"
– Я же сегодня не один! Позвольте вам представить...
"Хорошо, что в "милостивые государи" на нервах не занесло..."
– Это мой хороший знакомый...
Капустин провякал сочиненную байку насчет болезни Лели и внезапного приезда друга ее нежной юности - Михаила Борисовича из Конотопа. Врать друзьям, хорошо изучившим каждый листочек, когда-то пышного, а ныне скудного генеалогического древа Завьяловых, Борис не решился. Посоветовал парикмахеру напирать на прежние амуры бабушки. Мол, Леля приболела. А к ней свалился дружище Михаил. Затемпературившая Леля попросила внука р а з в е я т ь дядю Мишу по столичным достопримечательностям.
Логически безупречно выстроенную легенду банда проглотила. Во врунах Завьялов никогда не числился. Конотопского дядю усадили за стол, пивка налили...
Болезненную любовную царапину Колян залечивал
Тишайший интеллигент Максим Воробьев - благообразный, в меру бородатый юрист одного из крупных столичных банков, инфантильно глушил вискарь.
Концептуальный конформист, извечно безработный Вадик прожигал жизнь вместе с очередной феминой возраста последней свежести. (Родители Козловы - владельцы приличной зубоврачебной практики, устали пенять отпрыску на нежелание трудиться в любом качестве: хоть зубы драть, хоть веником махать.) Усевшийся рядом с идейным конформистом "конотопский родственник" услышал негромкое козловское мурчание: "Пускай ты выпита другим, Но мне осталось, мне осталось Твоих волос стеклянный дым И глаз осенняя усталость..."
Давненько кем-то выпитая платиновая блондинка тихонько млела под Есенина. Осенние глаза, тем не менее, исподволь исследовали дяденьку в отличном, с иголочки, костюме, поскольку дяденька, не смотря на прописку в Конотопе, был явно не из сирых и возрастом соответствовал гораздо больше шептуна концептуалиста. По малолеткам Вадик никогда не шастал, специализировался на женщинах достойных, с о д е р ж а т е л ь н ы х. Причем любил их не за последнее качество, а искренне, от всей души. За что был прозван бандой "археологом-любителем". Платиновая Галочка, вероятно, о пристрастиях милейшего вертопраха Вадика догадывалась, комплименты принимала без малейшей подозрительности, но на дядюшку косилась все более и более призывно.
Завьялов немного отпил пивка, прислушался к ощущениям пожилого тела - вроде бы, не развозит. Достал из кармана пачку "Беломора" и шлепнул ее на стол.
– Ого, Михал Борисыч, от нас - респект и уважуха!
– зарычал Колян, увидев ветхозаветный "Беломор".
– Не угостите? Давненько я не ощущал отечества...
Загасив в пепельнице окурок "Парламента", Косой заполучил в легкие "сладкий и приятный дым отечества", забалдел слегка... Дядюшке дал прикурить...
Гулянка шла по расписанию. К столику "мушкетеров" подошел один из посетителей "вип-ложи", позвал тело-Кешу исполнить пару партий...
Стилист умело отбрехался, предъявив мизинец. Еще по дороге к "Ладье" носитель и путешественник договорились, что к столам "Борис" не подойдет. Стилист, конечно, поупрямился: мол, ежели довериться мышечной памяти отличного бильярдиста Завьялова, вполне - прокатит. Но Завянь категорически настоял - позориться, мы с вами, Иннокентий, не будем. Вы, Кеша, через тринадцать дней, авось, отчалите, а мне позор всю жизнь глотать.