Циклопы
Шрифт:
Разглядывая жилище генерала-пенсионера, Завянь испытывал непередаваемое, чуть тоскливое ощущение родства и с о п р и ч а с т н о с т и. Любимая скамейка Любушки-голубушки, под этой яблонькой летом стоял бассейн, когда правнуки с Иришкой приезжали, здесь маленький Ромка коленку занозил…
Покой и тишина.
И иссушающее душу одиночество! осенний пейзаж подсвеченный единственным фонарем. И тот застыл на общей улице.
За спиной Завьялова Иннокентий шептался с собакой. Мелькнула мысль: «А как бы я воспринял
Но сейчас там — каменные стены, стриженные лужайки, соседи сплошь — богема, знать. Борис как будто в детство окунулся.
И одновременно в старость. В кладбищенской ограде одиночества и золотых березок.
«Чего застыл? — глухо проворчал внутри Завянь пенсионер. — Зови гостей, питаться будем».
Когда Завьялов выставил на стол перед Кешей и Жюли, вспоротую простецким консервным ножом банку кильки в томате, с интеллектуальными путешественниками произошел: культурный шок.
Чинно рассевшийся за столом — гость-гостем, Иннокентий, поглядел на выставленное содержимое, сглотнул:
— Мы это будем — е с т ь?
— Нет, блин. Мы, типа — выпьем.
«Ты видел, Константиныч, а?! Собака на столе — нормально. А килька в соусе — не комильфо!»
Но впрочем, Боря вредничал. Вид собственного тела, усевшегося барином отужинать в гостинной, невероятно раздражал!
— Вставай давай, Капустин! У нищих слуг нет!
Тело-Иннокентий встало из-за стола с единственным блюдом — мешанины из томата с рыбкой, и бодро поскакало на кухню, не преминув укорить Завьялова за вредность:
— Так сразу и сказали бы! «Пойдемте, Иннокентий Аскольдович, на кухню, помогать». Я б сразу и пошел!
— Ты еще и «Аскольдович»? — негромко хмыкнул Боря. Распахнул перед путешественником забитый снедью генеральский холодильник, вытащил оттуда баночку с печеночным паштетом: — На. Неси жене. У нее желудок нежный, буржуями избалованный.
Кеша повертел крохотную баночку в руках, наморщил ум и физию…
Завьялов отобрал затейливый для Кеши предмет, одним движением вскрыл крышку из фольги…
Через три секунды Аскольдович влетел обратно на кухню с воплем:
— Борис Михайлович!! Она… Там все… Борис Михайлович, Жюли съела банку т о г о кошмара!!!
— И что? — невозмутимо, продолжая кромсать кухонным тесаком докторскую колбасу, спросил Завянь.
— Она ж отравится!!
— Переживет. Вот, бери тарелку с колбасой, неси, пускай закусит.
С трапезой покончили на одном дыхании. Боря-генерал дожевывал практически на ходу, налаживая в кабинете компьютер для общения с Жюли.
Жози, противненько рыгая рыбой, — наблюдала. Назначенный
Не будучи уверенным, что путешественница из далекого будущего знает, как совладать с ископаемым компьютером, Завьялов объяснил собачке, куда нажать, чтоб вышли буквы.
Крошечная Жози окатила генеральское лицо чисто женским высокомерием-призрением. Ловко процокала когтем по «клаве», на мониторе появилось «МЕРД».
«Что за фигня?» — расстроился Завьялов. Собачка ничего не поняла?!
«То не «фигня», Борис — «дерьмо». Но только по-французски», — задумчиво ответил Константиныч. — Зови Капустина, пусть прекращает мыть посуду».
Когда обрадованный снятием повинности дневальный заскочил в генеральский кабинет, Жюли-Жози рассержено тявкнула. Кеша понял моментально.
— Борис Михайлович, Жюли — француженка. У нее трудности с кириллицей. Вы не могли найти бы для нее агрегат с латинским шрифтом?
Завянь вздохнул, нажал на кнопочку:
— Прошу, мадам Жюли. Осваивайте «агрегат».
— Уви, уви, — залопотал Капустин, подсел к жене, стоявшей всеми лапами на столе перед клавиатурой.
Пошла — работа. Муж спрашивал — на русском и французском, жена — рычала.
Завянь, по просьбе Константиныча, пошел перекурить на свежем воздухе.
Чего торчать за Кешиной спиной? Он и так — сплошной комок истерики. Направление ему — определили. Жюли толковая особа, ответит и на то, что муж спросить забудет.
«Борь, как ты думаешь…, я смогу спрятать на даче записочку с упоминанием? На видном месте».
Завянь не знал, что говорить. Пенсионер со стертой памятью лишится стрежня, поддерживающего существование, основы, сути бытия. Начиная работу над мемуарами, старик, при помощи воспоминай прошлого — за жизнь цеплялся.
Какое уж тут «творчество»? Тоска одна.
«Лев Константинович, у вас есть дневники. Они помогут восстановлению памяти».
«У «тебя», Боря, у «тебя».
«Простите… Прости, Лев Константиныч».
Напомнить, что после исчезновения из его тела «омолодителя», пенсионер почувствует себя на много лет моложе, крепче, здоровее? Что надо бороться с обстоятельствами, делать из лимона лимонад.
Но надо ли оно ему? Молодое тело без воспоминаний о Любушке-голубушке?..
«Лев Константинович. Жюли и Иннокентий сейчас сражаются за свое будущее. За судьбу детей…»
«Я понимаю…, - грудь Завьялова разорвало от горестного вздоха. — Но как-то…»
«Что «как-то»? — довольно жестко оборвал Завьялов. — Подохнуть в мерзлой яме — лучше?! Зарыться в безымянную могилу для бомжа? Вы останетесь в с в о е м т е л е, Лев Константинович! Даже со мной внутри — в своем!»
«Ты прав, братишка. Тебе во сто крат хуже. Прости за стариковское брюзжание».