Цирк Кристенсена

Кристенсен Ларс Соби

Я не двинулся с места.

Вот и все, думал я. Разоблачили меня. Это наверняка полиция.

— Это Эдгар с Сигнала, — сказала мама.

Эдгар с Сигнала.

Замечательный Эдгар с Сигнала!

Мой друг, мой лучший друг!

Я напрочь забыл Эдгара, вернее, просто не думал о нем.

Мама смотрела на меня с удивленной улыбкой и явно теряла терпение.

— Поторопись. У Эдгара карточка не резиновая.

Я выбежал в переднюю. Трубка лежала на комоде возле черного аппарата. Я поднес ее к уху и услышал, как на другом конце города дышит Эдгар.

— Вот, звоню, — сказал он.

— Понятно, —

сказал я.

— Как договаривались.

Первое облегчение миновало, и чувствовал я себя вовсе не легко.

— Чего звонишь-то?

— Мы же договаривались, верно? Что созвонимся.

Ясное дело, кто-то должен был позвонить первым. Разом позвонить невозможно. Тогда бы мы оба услышали в трубке короткие гудки: занято. Такова логика уговора. Один из нас должен был отнестись к нему с полной ответственностью. И оказался им Эдгар.

— Ты слушаешь? — спросил Эдгар.

— Да.

— Я могу приехать к тебе.

— Я тоже.

Эдгар засмеялся:

— Ты тоже можешь приехать к себе?

Никуда мне ехать не хотелось. И чтобы Эдгар куда-то приезжал, тоже не хотелось. И вообще, никому и никуда ездить незачем. Но придется выбирать. Другого выхода нет.

— Я имел в виду — к тебе, — сказал я.

— Да я понял.

— Ну и хорошо.

В телефоне воцарилась тишина. На миг я было решил, что Эдгар повесил трубку. К сожалению, нет.

— Так к'aк? — спросил он.

— Что «как»?

— Мне приехать к тебе или наоборот?

— Наоборот.

Когда я, усталый и потный, наконец положил трубку, мама с пустым стаканом в руке стояла на пороге кухни.

— Это вправду был Эдгар? — спросила она.

Я кивнул.

Вправду. Вправду Эдгар.

Мама улыбнулась, и я заметил у нее на верхней губе молочные усы, две белые полоски, значит, она некоторое время стояла там и слушала наш разговор.

— Иной раз бывает нелегко, — сказала она.

От этих маминых слов я вдруг почувствовал себя бесконечно старым, чуть ли не дряхлым, и проникся до того серьезной озабоченностью, что постарел еще больше, прямо-таки стоял одной ногой в могиле.

— Да, что верно, то верно, — сказал я.

Я вернулся к себе в комнату и снова стал ждать разоблачения.

Однако ничего не происходило.

Вечер за вечером я сидел и учил уроки, ждал и учил уроки, но сосредоточиться не мог, потому что думал о Халворсене с Эккерсбергс-гате, мысли об Эдгаре, о нашем уговоре и те казались чуть ли не утешением, только вот попытки думать об Эдгаре оборачивались неудачей, в моих мыслях царил Халворсен, до краев наполнял их всеми и всяческими тревогами. Вдруг Халворсен до сих пор ждет букет, вдруг он отмечал годовщину свадьбы, день рождения, юбилей, а раз цветы не доставили, все кончилось жуткой ссорой, потасовкой и разводом, после чего горемычный господин Халворсен наведался-таки к Финсену во «Флору», своими глазами увидел поддельную подпись и наверняка привлечет меня к ответу, или, может, они знать не знали, что кто-то послал им цветы, ведь это должно было стать сюрпризом, зато бедолага, заказавший букет, с нетерпением ждал, что его поблагодарят — телефонным звонком, письмом, ну хоть каким-нибудь знаком внимания, — поскольку же ничего такого не воспоследовало, а это равносильно черной неблагодарности, в итоге опять возникнет непоправимый ущерб: порвутся узы дружбы, распадутся семьи, народы начнут

войну. Можно, конечно, свалить вину на Марию Квислинг. Кому они больше поверят — мне или ей? Допустим, я скажу, что передал букет Марии Квислинг, потому что Халворсена не было дома. Но как тогда объяснить поддельную подпись Халворсена? Можешь ответить, обманщик-курьер? Так подписалась Мария Квислинг! Но разве Мария Квислинг носит фамилию Халворсен? По-настоящему ее зовут Мария Васильевна Пасечникова! Вот такие мысли одолевали меня. И в один из таких вечеров ко мне в комнату зашел отец:

— Не помешаю?

— Помешаешь.

Он все равно закрыл дверь и сел на диван. Посидел так некоторое время, потом спросил:

— Как у тебя с гитарой?

— Хорошо.

— Как там она называется? Фендеровский…

— Фендеровский «Стратокастер».

— Ну да. Фендеровский «Стратокастер». И она электрическая?

— Угу.

— Что учишь?

— Уроки.

— Молодец. Математику?

— Историю литературы.

— Без этого тоже не обойтись. Не буду тебе мешать. — Отец встал и тут же опять сел. — Ты аккуратно ведешь учет букетам, которые разносишь?

— Пожалуй, да.

— Пожалуй? Учет — штука точная, не то что литература.

— История литературы.

— Ты, например, знаешь, что такое дебет?

— Нет, папа.

— Дебет по-латыни означает «он задолжал». А значит, что такое кредит?

— Он не задолжал.

Отец долго смеялся.

— Непременно расскажу завтра в банке. Не возражаешь? Если я расскажу в банке?

— Нет, папа.

— Кредит означает «он ручается» и стоит в правом столбце, тогда как дебет стоит в левом. Вот, теперь ты знаешь.

— Да, папа.

— Так скажи мне, ты в дебете или в кредите?

— В дебете.

— В дебете? Правда? Ты задолжал?

— Я имею в виду, в кредите, папа.

— Будь у тебя приличная энциклопедия, ты мог бы просто почитать там. Про дебет и кредит.

Я ничего не сказал, только смотрел на буквы, которые плавали над столом, будто мухи в тарелке с серой водой, и руки у меня намокли просто оттого, что я тут сидел.

Отец грузно встал, последний раз в этот вечер, но у двери остановился.

— Что ты будешь делать с электрогитарой без усилителя? — спросил он.

— Можно присоединить к радиоприемнику.

— К радиоприемнику? Будешь играть на гитаре и слушать сводку погоды? Или новости рыболовства?

Отец опять рассмеялся.

Я промолчал, считая, что так будет лучше для нас обоих.

Но отец, когда решил, что посмеялся достаточно, сказал:

— Все ж таки подумай насчет энциклопедии. Ей усилитель не нужен.

Той ночью, когда мама с отцом улеглись, а Гундерсен, Свистун и Том Кёрлинг никак не могли угомониться, мне стало невмоготу, я тихонько спустился вниз и по белой лунной дорожке поспешил на Бюгдёй-алле, где по обе стороны высились черные деревья, как тощие призраки, вырезанные из угля. Шел я долго-долго. Сердце утюгом прожигало меня до мозга костей. Руки были мокрые, дождем вытекали из запястий. Наконец я остановился возле «Музыки и нот» Бруна. Что-то не так. Я шагнул ближе. Фендеровский «Стратокастер» из витрины исчез. Вместо электрогитары — испорченный букет, букет растоптанных гвоздик. Ценник был прикреплен к сломанному стеблю, но сумму зачеркнули, а вместо нее написали: 463 дня и 8 минут.