Цитадель

Пилипенко Сергей Викторович

Это я хочу сказать, что многое мне самому было не понятно, в то время, как другие ученики воспринимали то, как уже давно известное.

Но мало-помалу я все же разобрался и уже не путал одно с другим, и мог четко объяснить происхождение

чего бы-то ни было.

Так я начал обучаться науке жизни, ее возведению на свет и становлению в самом человеке.

Само слово человек, звучащее в переводе несколько по-иному, я также впервые услышал там и мог доподлинно понять его смысл.

Обучение длилось долго, и я уж не помню, сколько лет провел среди тех людей.

Но, когда оно завершилось, я вдруг почувствовал себя взрослым и ощутил в себе силу какого-то внутреннего владычества над другими, что давало мне право самой жизни и ее повеление среди естества.

Отмечу сразу, что какого драгого металла в том людском племени не было. Были у них просто вещи, изготовленные из того, что окружало их же бытовую сущность.

В пожизненных временах это время я отмечаю сам для себя, как время моего первого жизненного становления, ибо в ту пору я действительно впервые ощутил в себе сам признак жизни или смог отделить душу от естества, что значит, смог определить саму жизнь в жизни самого естества.

Эта наука не прошла для меня даром или не вышла каким-то обманом. В разные чудеса я не верил и подходил

ко всему со своей стороны.

Учителю это особо не нравилось, но он терпел меня только за то, что я упорно трудился и добивался того, чего хотел понять или достичь сам. Там же я начал осуществлять свои первые выходы в свет вне всякого отравления организма и без всяческих вспомогательных средств.

Моя наука сама меня нашла. Так я могу констатировать то, что тогда происходило со мною и всецело с теми, кто обучался рядом.

Я почему-то стал понимать больше, ощущать невидимое и определять его для себя в степени необходимости или, наоборот, отрицательности.

Мой ум и мозги начали наполняться чем-то, от чего кружилась голова, а земля под ногами ходила ходуном.

Как объяснял нам это учитель, это были всеобщие людские знания, собранные нами для воплощения их в наших телах.

Скупость слов учителя не давала возможности разыгрываться какому-то воображению и осознанию такого же происхождения. Она давала возможность развиваться самостоятельному уму и сосредотачивать узнанное где-то в глубинах самих мозговых ростков.

Снисхождение к ученикам было самое минимальное, наказание строгое, а невосприятие выражалось изгнанием.

Из всех собранных к следующей стопе обучения нас осталось совсем мало.

Конец ознакомительного фрагмента.