Цивилизации древней Европы
Шрифт:
После неудачи Ганнибала и взятия Карфагена Сципионом римские амбиции устремились на Восток: инициатором этой политики был сам Сципион. Он побуждал Республику к дальнейшему наступлению в Азии. Но Сципион был также завоевателем Испании: после его блестящих побед была основана Италика, первая римская колония за пределами Италии. [52] С тех пор господство Рима основательно закрепилось в Восточной Испании. Однако долгое время оккупация ограничивалась прибрежными районами. Внутренние территории были завоеваны лишь позднее, ценой ожесточенных войн и огромных жертв. Во всяком случае, эти войны в Испании, на западной окраине Средиземноморья, связанные с войнами на Востоке, не выбивались из программы создания морской державы, сформулированной Сципионом. Однако, поскольку его могущество имело не связанное с морем происхождение, Рим мог понимать под этой талассократией только владение широкими полосами земли вдоль побережья. Такая политика привела к лигурийским войнам, начавшимся под предлогом защиты Марселя (Массалии), старого и верного союзника, и закончившимся покорением Южной Галлии. Эта программа завершилась завоеванием Македонии, вторжением в Грецию, Египет и Северную Африку.
52
Первой римской провинцией и в Испании, и за пределами Италии была Испания Ближняя, или Тарраконская (197 г. до н. э.).
Впоследствии ситуация оставалась неизменной в течение восьмидесяти лет. За пределами Италии и приморских провинций римская
Именно Цезарь возродил идею европейской политики, основанной на понятии европейского целого. Завоевание Трех Галлий было в его глазах лишь первым этапом. На основе политики Цезаря, а также исторически ценных «Записок» можно утверждать: Цезарь первый понял, что судьба Рима решается не только в Средиземноморье и что фундаментальная проблема связана с покорением других европейских регионов. И в этом проявился его гений. Однако перенесение границы на Рейн вызвало невероятные сложности, а после убийства диктатора — гражданскую войну, отсрочив дальнейшее наступление римлян вглубь Европы. Август попытался возобновить его по дерзкому плану. Ориентируясь на линию Рейн — Альпы, его легионы должны были отодвинуть границу империи на восток до Эльбы и предать во власть римлян по крайней мере всю Центральную Европу. Военные приготовления сочетались с гигантскими усилиями по административной, правовой, экономической организации, а также строительству дорог и городов. Впервые римляне применили в провинции свои способности и к территориальной организации.
Однако этот великий замысел тотального завоевания потерпел неудачу: поражение легионов Вара в Тевтобургском лесу (9 г. н. э.) остановило порыв завоевателей, хотя римляне знали и более серьезные провалы. [53] Долгие походы Тиберия и Германика в Германию не принесли положительных или долговременных результатов, если не считать аннексию Норика и завоевание Паннонии. Новая граница соединила Рейн и Дунай, а строительство лимеса разграничило две Европы, разделив традиционный путь обмена между Востоком и Западом континента и установив, если можно так сказать, барьер между историей и протоисторией.
53
Так, не менее тяжелым для Рима было поражение легионов Марка Лициния Красса при Каррах в парфянской экспедиции 53 г. до н. э.
Завоевание Дакии Траяном соответствует последней стадии этого процесса; оно укрепило на Балканах непрерывность империи до самого Черного моря. Дакия стала последней провинцией, основанной в Европе (107 г. до н. э.); полтора века спустя она была покинута первой.
Романизация европейских территорий начинается не только в связи с официальным образованием провинций. Задолго до приобретения статуса провинции, например Испанией (197 г. до н. э.), Галлией (51 г. до н. э.) или Бретанью (43 г. н. э.), эти территории благодаря торговым связям подверглись влиянию Италии, которое по крайней мере прослеживается в их материальной культуре. Так было на всей периферии римского мира. Жители Италии пользовались в провинциях почти абсолютной монополией на эксплуатацию местных ресурсов и экспорт итальянской продукции. При этом прибыль предназначалась привилегированному меньшинству, вышедшему из господствующих классов Рима и зависящему от них, а эксплуатация ресурсов, связанная иногда со злоупотреблениями и неконтролируемыми действиями магистратов и откупщиков, часто провоцировала волнение и мятежи населения провинций. Тем не менее социальная нестабильность не всегда имела экономические мотивы, а конфликты не были в порядке вещей; но то, что все же происходило, вызывало любопытство и поражало народное мнение так же, как и историков. Раздражение, демонстрируемое варварами в связи с римским господством, могло основываться также на нетерпимости к организованной жизни, регламентированной законами. Но нужно сказать, что беспорядочная республиканская экономика часто способствовала трансформации этой нетерпимости в ожесточенную борьбу. Старый провинциальный режим содержал внутреннее противоречие: с одной стороны, подчиненным народам позволялось сохранять традиционный образ жизни, вплоть до их древнего права, с другой стороны, им в спешном порядке навязывалась новая экономика. Впрочем, в результате сложились экономические условия, благоприятные для улучшений в различных сферах местного хозяйства: открылись новые ресурсы, модернизировалось сельское хозяйство и производство. Влияние Рима достигло духовной и политической сфер: солидарность, проявленная испанцами по отношению к Серторию, показывает, что сообщества провинций благосклонно восприняли социальные идеи, распространяемые столицей. Цезарь обрел в Нарбоннской Галлии надежную базу для своей военной экспансии. Римляне стремились, по-видимому, извлечь выгоду из раздоров и соперничества, которые препятствовали объединению подданных, но их политика не всегда и не везде сводилась к натравливанию одних на других. В эпоху Цезаря Нарбоннская Галлия и Бетика достигли примерно одинакового уровня цивилизации с Цизальпинией и некоторыми другими частями итальянского полуострова.
Административное нивелирование, как правило, датируется эпохой империи. Старые провинции и провинции, созданные заново, приобрели в то время единообразный облик, на котором иногда акцентируют внимание, чтобы подчеркнуть римское единство. На самом деле, если и был позитивный аспект в римской организации, он заключался, возможно, в том, что допускалось сохранение локального прошлого и навязывались только внешние рамки, без которых не встал бы вопрос об истинном гражданском сообществе. Система кадастров и налогов, проведение крупных общественных работ и строительство обширной дорожной сети, интеграция провинций в экономическую жизнь предшествовали появлению того общественного сознания, которое позволит говорить о цивилизационном единстве. Политика и администрация взяли верх в действиях Рима над моральными ценностями. Именно поэтому покоренные народы долгое время сохраняли дух, который им присущ, и иногда продолжали играть историческую роль, такую незначительную в грандиозных рамках романского мира. Размах и скорость римской экспансии предоставили провинциям возможность ассимиляции. Осуществлялась вербовка в легионы и вспомогательные войска, служба в которых значительно уменьшала различия между завоевателями и завоеванными. Римское правительство добивалось ассимиляции местной элиты, которая очень быстро романизировалась, даже юридически, приняв право римского гражданства. Осмотрительность Августа заметно ослабляла революционные порывы политики социальной интеграции, начатой Цезарем; однако сам Август
Однако романизация распространялась не только посредством элиты и городов: военная служба сближала римских граждан с италийскими и провинциальными социумами. В каждой армии достигалось, как свидетельствуют факты, единство духа и тела, которому военная дисциплина придала моральное и политическое значение, и легионы стали политической силой, зависящей от командиров и поддерживающей их в борьбе за власть. Армию сопровождали гетерогенные элементы, образовывавшие canabae— поселения, которые появлялись около лагерей легионеров и в которых жили ремесленники, разносчики, трактирщики, а также множество предпринимателей, откупщиков, должностных служащих различных ступеней, — это было смешение иммигрантов и коренных жителей, свободнорожденных и вольноотпущенников, характерное для мира, где экономические и бюрократические категории постепенно оказались выше юридических и этнических различий. Таким образом, романизация, которую нужно рассматривать как всеобъемлющий феномен, проявляется здесь на уровне среды, в которой не говорили на изящном латинском языке, созданном элитой, но общались на простой, грубой латыни — sermo rusticus et militaris [54] солдат, крестьян, работников, той разновидности общего языка, расцвеченной специфическими выражениями, неологизмами, которой суждено будет сформировать основы романских языков. Это лингвистическое влияние имеет, на мой взгляд, определяющее значение для понимания истинного смысла исторического феномена романизации, которая не ограничивалась теми яркими, удивительными проявлениями, из которых рождались риторические построения.
54
На деревенском и военном слоге (лат.)
Таким образом, романизация развивалась двумя параллельными путями: первый, более быстрый, оставил грандиозные свидетельства; второй, более медленный, не так легко проследить по памятникам и историческим документам. Один привел к единообразию культуры, которая осталась относительно формальной и затрагивала только достаточно узкие круги на большей части империи, другой — к более глубокому и широкому процессу, отражающему восприятие нюансов и вариаций. Большое искушение сказать в заключение, что последствия одного феномена ощущались прежде всего в рамках античного мира, тогда как последствия другого с большим богатством проявятся в будущем. Прежде чем сразу же анализировать различные аспекты данного вопроса, хотелось бы осветить некоторые проблемы и покончить с предубеждениями, которые сегодня могут исказить нашу точку зрения. Среди них два предубеждения столь же противоположны, сколь глубоко укоренены: с одной стороны, утверждается, что единственно черты доримских этносов обусловили культурное своеобразие каждой территории, с другой — вся цивилизация романизированного мира связывается исключительно с римским влиянием. Тем не менее оба тезиса крайне ценные, если не доводить их до крайности, поскольку романизация — результат сложного цивилизационного процесса.
Речь идет о длительном сотрудничестве, — к этому, если можно так сказать, пришли со временем, подводя итог некоторым неоспоримым фактам: размеры римского государства предопределили радикальное изменение его структуры, и это изменение привело к падению республиканского строя и созданию империи. Однако Рим всем позволил воспользоваться своим опытом. Городское общество, представления о жизни в универсальном сообществе, основанной на общих юридических принципах, городская, экономическая, административная организация, язык, письменность, искусство — все это Рим предложил своим подданным. Более того, римская цивилизация передала Западу наследие эллинизма. Каждая локальная среда приносила свою пользу, ставя свои способности и свой опыт на службу общей цивилизации. Вклад Рима бесспорен, но то же самое касается этих локальных сообществ. Тем не менее нужно воздерживаться — в этом суть вопроса — от рассмотрения локальной среды со строго этнической точки зрения; наше исследование должно стремиться к выделению различных обстоятельств, связанных с обществом, проявления которого, насколько можно судить, выражаются напрямую. На самом деле неправильно говорить о романизации в общем смысле; романизация, напротив, напоминает беседу, одновременно ориентированную на несколько тем и фактов, это была своего рода непрерывная трансформация, элементы которой менялись в ходе истории. Проблемы века Августа — другие, нежели в период правления Траяна или в эпоху тетрархии. [55] Не будем забывать, что поборниками римской цивилизации весьма не часто и лишь на ограниченное время оказывались собственно римляне или италики. В определенные моменты это были сами провинциалы, которые сыграли роль агентов римской цивилизации: жители Тарраконии или Бетики — по отношению к Лузитании и Испании Атлантической, жители Провинции — к Трем Галлиям, затем галло-римляне — к германцам и британцам, паннонцы и мезийцы — к дакам, — это наиболее известные примеры. И прежде всего не нужно забывать, что благодаря очень интенсивной внутренней циркуляции и возможности любых смешений римский мир был не совокупностью непроницаемых ячеек, а миром открытым.
55
Тетрархия — политико-административная система, введенная императором Диоклетианом для усиления императорской власти, когда территориальная власть в государстве делила съмежду четырьмя правителями: двумя августами (с 285 г. н. э.) и двумя их будущими преемниками, цезарями (с 293 г. н. э.).
На основе этих элементов можно было бы попытаться установить периодизацию. Ростовцев сделал это для экономической истории. Несомненно, различие между «римлянами» и покоренными народами долгое время оставалось очень сильным. Начиная с Юлия Цезаря римляне главным образом старались ассимилировать локальную элиту, способствуя ее политической интеграции вслед за культурной, и разделить римский и италийский образ жизни. Всем известны насмешливые стихи, которые солдаты Цезаря адресовали ему, согласно обычаю, во время его триумфа: «Цезарь тащит галлов за своей триумфальной колесницей, но в то же время он вводит их в сенат. Галлы сняли свои браки и надели латиклаву [56] »; и действительно, в сенаторское звание были возведены крупные фигуры галльского происхождения. До тех пор, несомненно, римский элемент явно преобладал: эта ярко выраженная двойственность привлекает наше внимание. Но Римская империя способствовала естественному созреванию явлений и процессов. По-видимому, такую позицию не стоит относить исключительно на счет римской политической мудрости. Выше уже говорилось, что римляне и италики в определенный момент перестали быть достаточно многочисленными; более того, в эпоху империи в Италии начинается демографический спад; несмотря на осторожность и юридические и культурные привилегии, нужно было доверить самим провинциям функционирование той колоссальной машины, которой стала империя. Эта необходимость проявляется в то самое время, когда философская мысль утверждает моральное и духовное равенство людей вне этнических и социальных различий. Греческая и эллинистическая философия никогда не достигала в этом отношении уровня, которого достиг Сенека. В области фигуративного искусства, наряду с классическими адаптациями и напыщенной риторикой, многие произведения свидетельствуют о человеческом, неидеализированном восприятии, незнакомом греческой и эллинистической традиции. Это одно из великих достижений, которые римская цивилизация оставила человечеству.
56
Латиклава — тога римского сенатора с пурпурной каймой.