Цивилизация Древней Греции
Шрифт:
Любимец Победы, царь управлял территориями, которые он завоевал или которые были завоеваны его предками. Даже в традиционных монархиях военный престиж оставался подтверждением права на власть. В текстах для обозначения земель государя употреблялось старое гомеровское выражение: «завоеванный копьем», dorikletos.Оно напоминало о том, как Александр воткнул свое копье в землю Азии, высадившись впервые на ее побережье. Не случайно Лисипп создает скульптуру Завоевателя с копьем в руке — это то самое копье, по словам Плутарха (Исида и Осирис. 24), «у которого само время не сможет отнять его подлинную славу, которая принадлежит ему по праву». Эта статуя вдохновила эпиграмматиста на такое двустишие:
Полный отважности взор Александра и весь его облик Вылил из меди Лисипп. Словно живет эта медь. Кажется, глядя на Зевса, ему говорит изваянье: «Землю беру я себе, ты же Олимпом владей» [44] .Само копье было посвящено Александром в Эфесе храму Артемиды, который сгорел как раз в ночь его рождения и был восстановлен при его щедром содействии. В эпоху Августа для него была создана еще одна эпиграмма (Палатинская антология. VI, 97): «Копье Александра! Надпись гласит, что он после войны посвятил тебя Артемиде вместе со щитом, который защищал его непобедимую
44
Стихотворение неизвестного автора в переводе Л. Блуменау.
Право завоевания являлось, таким образом, самой основой царской власти. Она осуществлялась на территориях, отличавшихся как по своему статусу, так и по своим размерам. В крупных монархиях большую часть этих территорий представляли варварские земли, завоеванные в негреческих государствах и у негреческих народов: ахеменидская Азия, царства Ближнего Востока, фракийские и иллирийские племена, население Сицилии, Ливии, египетские феллахи. Именно они были собственно «царскими землями», над которыми государь в принципе имел неограниченную власть. Здесь впоследствии при власти Рима эта chora basilike(царская земля) стала agerpublicus(государственной землей), собственностью римского народа. Царь по-своему распоряжался ею, так же как и населением, которое ее возделывало. Он мог предоставить ее в пользование кому угодно в качестве вознаграждения и в один прекрасный день отобрать. Естественно, он мог также продать ее другому правителю. Словом, земли монарха были имуществом, которым хозяин распоряжался по своему усмотрению. Отсюда важность царских завещаний, в которых государи передавали свои владения не законным наследникам или — при отсутствии наследника по крови — назначали для них нового владельца. Так, знаменитое завещание, составленное в 155 году до н. э. Птолемеем Юным (Птолемеем VIII), после того как его старший брат Птолемей VI Филометор попытался его убить: «Если бы я мог при благоволении богов наказать по заслугам ответственных за этот нечестивый заговор, который был замышлен против моей персоны, тех, кто намеревался лишить меня не только моего царства, но и самой жизни! На тот случай, если смерть, сужденная каждому, настигнет меня до того, как у меня появятся наследники для моего царства, я передаю принадлежащие мне земли римскому народу, дружбе и союзу с которым я был предан с самого начала. Я доверяю ему заботу о безопасности этих земель и заклинаю его именем всех богов и его собственной честью в случае, если какое-либо вторжение будет угрожать полисам или территориям, вмешаться согласно обязательствам дружбы и союза, который мы заключили между собой, и поддерживать закон всеми своими силами. Я беру в свидетели Зевса Капитолийца, Великих Богов, Гелиоса и Аполлона Стреловержца, в храме которого будет храниться текст этого завещания. И да поможет нам судьба!» Поразительный документ, о котором не упомянул ни один историк, и только в результате археологических раскопок в святилище Аполлона, бога покровителя и основателя Кирены, была обнаружена замечательно сохранившаяся мраморная стела — именно там, где, согласно тексту, должна была быть сделана надпись, еще один пример того, насколько полезной может быть для истории эпиграфика.
Завещание четко разделяет полисы, к которым всегда прикреплялись более или менее обширные территории, и царскую землю, которая к ним не относилась. Она зависела непосредственно от государя, который предоставлял проживавшему на ней населению возделывать ее в свою пользу. В великих империях — Лагидской, Селевкидской и Атталидской — земельные статусы были сложнее: царь владел не всей землей, даже если его вотчина была огромна. Существовала также частная собственность, и прежде всего в регионах, населенных варварами, обширные площади выходили из-под прямого распоряжения царя: владения автохтонных крупных и мелких правителей, местных жрецов и храмов и племен, которые оставались наполовину независимыми. Все они, конечно, зависели от царя и входили в монархическое государство, но имели с ним разные связи — зачастую очень слабые и, по крайней мере для нас, достаточно неопределенные: они отражали многообразие реальной ситуации — что было естественно в столь огромном и многосоставном мире.
Так же обстояло дело и с греческими полисами: с древними и сильными царь предпочитал обходиться уважительно, как с независимыми государствами, даже если они находились внутри его собственных территорий. С другими он был менее осторожен и вводил туда своего представителя, зачастую своего военачальника, который контролировал администрацию и политику на местах;: название должности, которую получали эти деятели, могло варьироваться, но в любом случае это были уполномоченные царя, назначенные надзирать за полисом. Их присутствие не мешало функционированию гражданских институтов; даже напротив, они следили за тем, чтобы эти последние играли свою традиционную роль в политике полиса, если она не противоречила планам царя. Они следили также за надлежащим отправлением правосудия, а царь иногда помогал городам находить судей в других полисах. В серьезных случаях государь мог вмешаться в качестве арбитра и разрешить споры между полисами или распорядиться, чтобы они были разрешены третьим полисом, не являющимся участником конфликта. Примеров такого судейства много, и очевидно, что в большинстве случаев власть царя, который располагал в этом регионе военными силами и имел влияние, способствовала улаживанию конфликтов.
Начиная со II века до н. э., когда римское присутствие распространяется на Востоке, в роли арбитра, если не полиции, зачастую выступал Рим.
Поразительно также крайнее разнообразие частных случаев. Отношения между полисами и государями на деле сводились к соотношению сил: они зависели от того, подвергался ли город военной оккупации, то есть размещался ли на его территории постоянный гарнизон, сформированный из наемников. Эти двусторонние отношения обычно принимали форму союза с царем — юридическая условность, призванная щадить самолюбие граждан, которые таким образом получали иллюзию того, что они сами решают свою судьбу. Но разве не так же обстояло дело в классическую эпоху, во время рвущихся к господству крупных союзов, управляемых Спартой, Афинами или Фивами? Это были двусмысленные отношения, которые отягощала сложная игра интересов — иногда совпадающих, иногда противоположных. Полису был необходим царь, который бы защищал его, полностью подчинив себе, а царю был необходим полис. В случае необходимости царь получал от него дань, военный контингент, продовольствие, положение, его порт, заход в который он контролировал с помощью гарнизона. В обмен он обеспечивал полису безопасность, освобождал от налогов и даровал привилегии; он брал на себя общественные расходы, содействовал восстановлению крепостных стен, возведению портиков и храмов, осыпал богатыми дарами святилища, в голодные годы снабжал продовольствием население. Он мог, как местное божество, взять на себя обязанности магистрата-эпонима, если граждане уклонялись от них, — со всеми тратами, которые предполагала эта должность. Все зависело от обстоятельств, а они могли изменяться, иногда стремительно, в зависимости от того, насколько расширялась или уменьшалась сфера влияния того или иного государя. Полис мог общаться с царем на равных. Так вел себя Родос, так вели себя, естественно, крупные союзы III века до н. э. Чаще всего полис оказывался в ситуации протектората. Иногда он колебался между заключением альянса с той или иной династией или даже с Римом. Иное дело — полисы, изолированные внутри крупных империй,
Таким в эллинистическую эпоху предстает государство (лучше сказать, «государства»), подчиненное власти монарха: многосоставное, разнородное, полиэтническое целое, имеющее постоянно изменяющиеся в результате войн, вторжений и завоеваний границы, объединяющее под единой державой, по выражению древних историков, встречающемуся в надписях, «династов, полисы и народы». Конгломерат, случайно сложившийся в ходе бурной истории, постоянно перекраиваемый в результате внутренних распрей или притязаний соседей. Этот тип монархического государства не был греческим: это было ахеменидское государство, чья вера и мечта о вселенском господстве одновременно восхищала и пугала эллинов, о чем свидетельствуют Геродот и Ксенофонт, описывая его организацию и повествуя о его истории. Ниспровергнув его, Александр сделал вывод, который соответствовал его собственным взглядам: единственная связь, способная поддерживать единство разнородных частей, — это личная преданность государю, абсолютному держателю власти, с которого все начинается и на котором все заканчивается, поскольку он один воплощает в себе все государство. Эта концепция крайне персонализированной политической власти появляется во второй половине IV века до н. э. в размышлениях философов и государственных деятелей, когда они озадачились вопросом, как преодолеть постоянно возникающую опасность раздробления, которая угрожала в то время греческому миру полисов. За неимением вселенской монархии, оставшейся великой мечтой, которую Александр Македонский не успел реализовать, мы проанализируем ее частные воплощения, которые создали с помощью гибких и эффективных институтов диадохи и их наследники.
Основой власти в эллинистическом царстве было военное могущество, и именно в качестве главы армии царь реализовывал свою власть во всех областях. Оно было источником любого решения, принимал ли он его сам или же оно принималось от его имени его представителем. Это касалось как войны, так и мирного времени, и, естественно, способы и средства, которые представлялись эффективными в одном, могли использоваться и для другого. Деловая жизнь, а следовательно, и жизнь повседневная были сориентированы на царскую персону: время в царстве исчислялось годами правления — очень древняя практика всех монархических государств, за исключением Селевкидов, единственной греческой династии эллинистического мира, которая целиком была принята за эру независимо от продолжительности царствования каждого ее представителя. За начало летосчисления было принято завоевание Вавилона Селевком летом 312 года до н. э., а начало каждого года, которое в масштабах огромной империи могло варьироваться в зависимости от местных обычаев, приходилось на начало октября. Эта селевкидская эра долгое время была в ходу на Ближнем Востоке и использовалась еще арабскими астрономами, которые неверно называли ее эрой Александра. Таким образом, этот факт цивилизации имел большое значение. Селевкидскому примеру последовали варварские династии: Аршакиды у парфян, чья эра отсчитывалась с весны 247 года до н. э., или династии царей Понта и Вифинии, использовавшие летосчисление от 297–296 годов до н. э. Зато даже когда в III веке до н. э. среди историков распространился обычай ориентироваться для удобства на последовательность Олимпийских игр, другие монархии продолжали отмерять время годами царствования, а полисы — годами избрания своих эпонимов.
Поскольку царь воплощал в себе государство, все администрирование сводилось к нему лично. Законом была царская воля. Конечно, она не заменяла собой традиций частного права. Наоборот, они поддерживались, насколько мы можем судить, с поразительной преемственностью как в греческих, так и в туземных сообществах, в частности в Египете, о чем свидетельствуют найденные там в большом количестве тексты демотическихдоговоров (составленных на египетском языке и записанных сильно упрощенными иероглифами). Об этом также свидетельствуют вавилонские договоры, из которых следует, что в Месопотамии продолжало существовать местное право. Греческие полисы все так же вершили суд по своим собственным законам. Частое обращение к услугам чужеземных судей способствовало тому, что наряду с существующими в каждом полисе собственными законодательными традициями сложилась своеобразная общая эллинистическая правовая система, которая применялась, например, в Египте для разрешения споров между греками, проживавшими вне территории полиса: в папирусах это называется «обычай полисов», politikoi потоиобщее наследие различных муниципальных правовых традиций. Тем не менее призванный лично или через своего официального посредника разрешать множество конфликтов исходя из нужд и интересов государства, царь был вынужден, как правило открыто, вводить новые или изменять старые законы, которые впоследствии могли также применяться в сфере частного права. Он делал это через письменные тексты: послания, адресованные высшим должностным лицам или полисам, особые указы (по-гречески prostagma) или общие и подробные распоряжения (обозначаемые термином diagramma).Тем не менее какого-то принципиального различия между этими видами царских постановлений не было: монарх создавал не ради законотворчества, а чтобы наилучшим образом разрешить отдельные проблемы. Эти законы не столько выводились из общих теоретических формулировок, сколько постепенно складывались из практики. Примечательно, что само слово «закон», nomos,которое в традиционном греческом словаре имеет столько значений и такую положительную коннотацию, почти не встречается в царских текстах, хотя оно и играло столь важную роль в жизни полисов.
Таких распорядительных текстов селевкидской и особенно лагидской монархии нам известно очень много. Большинство представлены в эпистолярной форме, для которой были характерны элементы частной переписки: формулы приветствия, пожелания доброго здоровья, формулы вежливости, указание даты — все обычно очень простое и конкретное. Часто царь обращался к своему адресату, употребляя множественное величия. Эта царская переписка и эти указы, которые современные ученые объединяют в сборники, были для государей очень нелегкой обязанностью, требовавшей от них внимательного изучения и размышления. Народ понимал это, в связи с чем было много расхожих знаменательных выражений, например слова Селевка I, которые донес до нас Плутарх (Этика. 790а): «Если бы знали, каких трудов стоит царям чтение и сочинение писем, никто бы не захотел даже наклониться, чтобы поднять диадему!» Имея в виду скорее именно эту повседневную работу, чем опасности войны, Антигон Гонат, согласно Элиану (Пестрые рассказы. II, 20), беседуя со своим сыном Деметрием о царском достоинстве, сказал ему, что это «почетное рабство».