Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса

Делягин Михаил Геннадьевич

Можно только мечтать о результатах, которые могло бы принести направление этой энергии на защиту, например, материнства и детства или на решение реальных (а не выдуманных от начала и до конца или просто служащих инструментом глобальной конкуренции) экологических проблем.

Однако факт неоспорим: по влиянию на общественное сознание Запада и, соответственно, его политику рядом с ЛГБТ-активистами в настоящее время можно поставить только превративших свою национальность или религию в профессию еврейских и иудейских активистов, политических исламистов и менеджеров «климатического мошенничества» (и то последние были парадоксально потеснены в общественном сознании Запада в ходе истерического нагнетания коронабесия).

С

каждым годом крепнет ощущение, что гомосексуализм и в целом сексуальные извращения стали на Западе (а значит, и в глобальных масштабах) одним из ключевых инструментов не только преобразования человека и человечества как таковых, но и формирования новой глобальной управляющей элиты, идущей на смену традиционным [55] .

Ведь создание элиты – крайне сложная задача, решение которой может быть успешным лишь в том случае, когда оно подчинено четким и вполне объективным закономерностям.

55

В этом отношении крайне характеры сообщения немейнстримовской американской прессы о том, что «первый президент соцсетей» Барак Обама «извращенец, а его “первая леди” – не Мишель, а трансгендер, “урожденный” Майкл, которого Обама нередко именно так, мужским именем, неоднократно публично называл, видимо, забывшись». «О том, что в юности Обама занимался гей-проституцией, свидетельствовала ученица гавайской школы Pinahoe High School, где… учился будущий президент, Миа-Мария Поуп» [68; с. 41].

Прежде всего реальная власть, какой бы демократичной она ни была, жестко отделена от управляемых, – хотя бы уровнем ответственности и порождаемого ею вынужденного знания. Помимо прочего, это отделение само по себе обеспечивает (разумеется, с понятными ограничениями, накладываемыми отнюдь не только политической конкуренцией) чувство общности, солидарность и взаимовыручку в элите. Проявления этих качеств друг к другу (в том числе со стороны непримиримых политических соперников) иногда бывают настолько парадоксальными, что изумляют далеко не только сторонних наблюдателей.

На уровне практической политики обособление элиты достаточно долгое время достигалось и закреплялось поддержанием её специфического образа жизни. Однако уже массовая пресса и индустрия моды (и только затем радио, а потом ещё и телевидение, гламур и массовый туризм) сделали образ жизни управленческой элиты обозримым для масс и с материальной точки зрения вполне доступным для значительной части даже среднего слоя любого мало-мальски развитого общества.

С другой стороны, власть достаточно часто отделялась от управляемых языком и национальностью, однако интенсификация международных контактов и превращение английского в linguafranca [56] смело и этот барьер, – как минимум, в странах современного развитого мира.

56

Язык, используемый в качестве средства межнационального общения в разноэтнической среде (от итал. lingua franca – «франкский язык»).

В прошлом элита воспитывала своих детей совершенно особым образом. Апофеозом специфически элитного образования стала описанная выше в этой главе английская система частных школ и университетов, однако она в силу самой своей природы не могла давать содержательных знаний, всё более необходимых из-за неумолимого технологического прогресса, и потому беспощадно трансформируется его бурным потоком.

Решением

этой задачи в новых условиях был призван стать, насколько можно судить, Болонский процесс, представляющий собой мощное комплексное продвижение к отказу от равного образования и к обеспечению возможно более раннего, средневекового по своей сути разделения людей на будущих руководителей и подчиненных, обучаемых прежде всего беспрекословному дисциплинированному подчинению власти (и в том числе подчиненных высококвалифицированных специалистов в узких направлениях).

Однако время драматически ускорилось: воспитывать – ни специалистов, ни элитных управленцев – становится некогда, да и власти в настоящее время нужны прежде всего таланты в самых различных сферах человеческой деятельности, а отнюдь не просто наследники. При этом социальная значимость знания как такового (в том числе и тщательно скрываемого от управляемых, ещё недавно и вовсе бывшего сакральным) в значительной степени размыта информационной революцией 1991–2019 годов [20], как и другие устои эпох Просвещения и НТР.

Наконец, имущественный ценз, долгое время надежно обеспечивавший обособление реальной власти от общества, перестал быть достаточным: в результате беспрецедентно долгих и успешных спекуляций богатых стало слишком много (хотя Глобальная депрессия, насколько можно судить, уже в обозримом будущем исправит этот перекос), а реальной власти остается по-прежнему слишком мало.

В этих условиях замена всех описанных и на глазах перестающих работать социальных цензов власти простым и надежным физиологическим, по сути своей природным барьером, как это ни кощунственно, представляется почти естественным – и совершенно точно наиболее эффективным.

Принципиально важным представляется и то, что наиболее мощному и хаотическому информационному воздействию в условиях информационной революции и тотального применения технологий формирования сознания подвергается именно управленческая элита каждого общества. Соответственно, трансформация психики под этим воздействием идет у её членов значительно быстрее и, насколько можно судить, по-другому, чем у основной массы управляемых [18]. Разумеется, это не может не проявляться и в такой всеобщей сфере, по самой своей природе тесно связанной с феноменом власти, как сексуальная.

Наконец, необходимо в полной мере учитывать и то, что власть, заключающаяся в конечном счете в распоряжении чужой жизнью при заведомо недостаточных для принятия правильного решения данных, объективно требует от её носителя преодоления морально-этического барьера.

Существенно, что высочайшее достижение Макиавелли, за которое его помнят, а в профессиональном сообществе и чтут до сих пор, заключается отнюдь не в каком-то особом цинизме (представителей управляющих структур им попросту невозможно удивить). Реальное достижение Макиавелли, навсегда вписавшее его в историю общественной мысли, представляет собой научно безупречное доказательство того, что ответственный руководитель в принципе, по совершенно объективным причинам не может не нарушать в своей повседневной деятельности нормы морали, выработанные для абсолютного большинства членов любого общества – для управляемых – и потому почитаемые ими универсальными [104].

В традиционном обществе это вынужденное нарушение общих норм морали отчасти компенсировалось воспитанием чувства ответственности, однако на смену этому обществу пришло принципиально безответственное общество постмодерна, основанное на гипертрофированной до абсурда ценности одного лишь собственного «я» (доходящей до субъективного идеализма и неспособности признания своих ошибок с вытекающими из неё неспособностью учиться на них и даже просто их исправлять) и финансовых спекуляциях как непримиримой противоположности производительному труду.