Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад
Шрифт:
Когда наблюдаешь, с какой быстротой и готовностью египетский ученый, мусульманин Аль-Габарти, усвоил французский урок, причем весьма далекий от того, чтобы быть «без печали», мысли обращаются к ряду выдающихся османских государственных деятелей прозападного направления: это Мехмед Али из Каваллы, македонский армейский командир, пришедший в Египет и увидевший, что там делают французы, а затем продолживший революционный труд Наполеона после его ухода [6] ; это султан Селим III, лишившийся жизни в Константинополе за девять лет до высадки Наполеона в Александрии в пионерской попытке перестроить Османскую империю на западный лад; это и султан Махмуд II, которому удалось после долгого — в полжизни — терпеливого ожидания осуществить политическое завещание своего сородича-мученика, и, наконец, последний — по времени, но не по важности — президент, Мустафа Кемаль Ататюрк, который завершил уже в наше время революцию в жизни османских турок, начатую еще султаном Селимом примерно за шесть поколений до того. Эти османские имена вызывают в памяти имена подобных им фигур в других частях мира: архизападника Петра Великого и его большевистских духовных наследников; искусных архитекторов Реставрации Мэй-дзи в Японии; бенгальского синкретиста Рам Мохан Роя, который, перенеся это понятие в область религии, выразил характерное индусское уважение к истинным ценностям материи и духа — с каким
6
Продолжая писать историю своего времени, Аль-Габарти одинаково честно относился и к Мехмеду Али и к Наполеону или Абдалле Мену. В недобрый для историка час диктатор услышал о его труде и повелел узнать о его содержании, после чего записки Аль-Габарти о Мехмеде Али резко обрываются. Однажды, возвращаясь темной ночью домой верхом на осле (если быть точным, это была ночь 27 Рамадаца года Хиджры 1237, то есть 22 июня 1822 г.), наш слишком правдивый информатор «тихо и незаметно исчез». Его неблагоприятное суждение об исламском правосудии оказалось пророческим.
По вдохновению или повелению этих могущественных «иродиан» — а движущей силой была обычно смесь увещевания и принуждения — молодое поколение незападных обществ, когда-то разделенных, а ныне сметенных Западом в одно, опутанное всемирной сетью, в наше время в буквальном смысле учится в западных школах. Оно усваивает урок Запада из первых рук в университетах Парижа или Кембриджа и Оксфорда, в Колумбийском университете или Чикагском; и когда я разглядываю лица в своей аудитории Сенат-Хаус в Лондонском университете, я с удовлетворением замечаю там представителей этих обществ. Элита во всех незападных обществах сейчас уже практически полностью рассталась со своим традиционным эгоцентричным локальным мировоззрением. Часть этой элиты, увы, заразилась западной идеологической болезнью национализма, но даже национализм с точки зрения незападных обществ обладает хотя и отрицательным, однако достоинством экзотического пророка. Он также извлекает их из их племенной раковины. Короче говоря, тем или иным путем эмоционально трудный, но интеллектуально стимулирующий опыт ураганного штурма со стороны Запада позволил этим незападным людям, изучающим социальные науки, осознать (а какого усилия воображения это требует!), что прошлая история Запада не есть лишь узкая забота одного только Запада, но также и их собственная история. Она есть их история потому, что Запад — подобно тем французским солдатам-мародерам в Каире, о казни которых сообщает Аль-Габарти, — вторгся в жизнь своих беззащитных соседей; теперь этим соседям приходится знакомиться с западным образом жизни в новом, всемирном обществе, членами которого Запад сделал их только с помощью силы.
Парадокс нашего поколения состоит в том, что весь мир выиграл в результате просвещения, которое Запад нес с собой, кроме (как мы уже наблюдали) самого Запада. Запад сегодня все еще продолжает смотреть на историю со своей старой, узкоместнической, эгоцентрической точки зрения, которую другие сообщества к нашему времени были вынуждены преодолеть. Тем не менее раньше или позже Запад, в свою очередь, будет вынужден пройти то переобучение, которое другие цивилизации прошли в процессе унификации мира в результате влияния Запада.
Каков же возможный путь грядущей интеллектуальной и нравственной революции Запада? Поскольку мы двигаемся, отворотив нос от железного занавеса, который лишает нас возможности заглянуть в собственное будущее, кое-какой свет для нас могли бы пролить истории наших старших современников, про которых мы знаем все, ибо действующие лица (dramatis personae) уже простились с жизнью. Например, каковы были последствия влияния греко-римской цивилизации на ее соседей? Если мы проследим нить событий сквозь шестнадцать или семнадцать веков от катабасиса товарищей Ксенофонта по оружию до последних достижений — под влиянием Греции — мусульманской науки и философии перед монгольским катаклизмом, то мы увидим, как казавшееся непреодолимым наступление Греции по всем позициям — политической, военной, экономической, интеллектуальной и творческой — постепенно было остановлено и повернуто вспять контрмерами его негреческих жертв. По всем позициям, где они были атакованы, контрнаступление восточных народов было успешным в целом, но в частностях удача не раз им изменяла, а последствия иногда были нелепо ироничными. Есть, однако, один момент — религия, ахиллесова пята греков, — где восточный контрудар достиг цели и вошел в историю.
Эта законченная, хотя и почти современная история имеет отчетливый отголосок в нашей собственной перспективе, ибо духовный вакуум, как провал в самом сердце эллинистической культуры, которую греки на какое-то время навязали миру, недавно проявился и в западной христианской культуре в той форме, в какой эта культура была «обработана» для экспорта. В течение двух десятилетий начиная со времен Васко да Гамы наши западные предки, стремительно несшиеся по миру, делали героические попытки пропагандировать западное культурное наследие в полном объеме, включая как его религиозный стержень, так и технологическую оболочку; и это было вполне обоснованно, ибо любая культура есть нечто целое, части которого взаимозависимы, и экспорт плевел без пшеницы может быть столь же смертельным, как излучение электронов атома без ядра. Однако примерно на рубеже XVII и XVIII веков нашей христианской эры произошло нечто, что — я рискую предположить — в ретроспекции будет выглядеть как эпохальное событие современной западной истории, когда эта локальная история будет рассматриваться в ее истинном свете, как один из моментов всеобщей истории человечества. Это — двойное событие-предостережение, в котором провал иезуитов акцентируется одновременным успехом Королевского общества. Иезуиты не сумели обратить китайцев и индусов в католичество, то есть римскую ветвь западного христианства. Они потерпели неудачу, несмотря на то что имели в своем распоряжении психологическое ноу-хау, ибо, когда настало время, ни папа, ни Сын Неба, ни брахманы не захотели поддержать их. В том же поколении сотоварищи этих трагически неудачливых иезуитов, западные католики и протестанты, у себя дома пришли к опасному выводу, что религия, спорная и разделенная на части, во имя которой они ведут бесконечную, столетнюю братоубийственную войну, на самом деле не самый существенный элемент в их культурном наследии. Почему бы не прекратить религиозные войны, разделив самое религию, и не сконцентрировать внимание на применении открытий физической науки к практической жизни — стремление, не вызывавшее полемики и обещавшее выгоду всем? Этот поворот на пути западного прогресса, наступивший в XVII веке, имел колоссальные последствия, ибо западная цивилизация, с тех пор распространившаяся по всему миру с быстротой молнии, не была чем-то однородным и монолитным; скорее это было вспышкой угара — техническая окантовка с вырванной религиозной сердцевиной. Этот «утилитарный» образец западной цивилизации было, разумеется, сравнительно нетрудно воспринять: Петр Великий проявил гениальность, ухватившись за товар сразу же, как только тот был выставлен в витрине. Столетием позже более тонкий и возвышенный Аль-Габарти проявил
Это возвращает нас к вопросу, вызванному фразой Аль-Габарти и все еще ждущему нашего ответа. Что же на самом деле было главным событием года Хиджры 1213? Наполеоновское нашествие в Египет или прекращение паломничества из Египта в священные города?
Исламский институт паломничества сам по себе, конечно, не более чем строгое соблюдение внешнего ритуала, но как символ оно объединяет всех мусульман в духовном братстве. Таким образом, если паломничество отпадет, ислам окажется в опасности, как мы уже знаем из опыта нашего времени; а Аль-Габарти был особенно чувствителен к этой опасности, ибо он высоко ценил духовное богатство, которым была наполнена его религия. Как же мы сами оцениваем ислам? Может ли человечество позволить себе обойтись без социальной основы исламского духовного братства в той главе истории, где власть над миром, похоже, находится в руках белолицых, печально известных расовыми предрассудками англоговорящих покорителей морей? Однако сама эта социальная сфера, при всей ее ценности и благородстве, не составляет существа ислама, что Аль-Габарти не преминул бы нам разъяснить, хотя сам оказался живым воплощением именно этого достоинства собственной веры. Как это и отражено в его фамилии, Аль-Габарти был наследственным представителем одной из тех «наций», что составляли контингент университета Аль-Азхар, так же как их современники — представители Сорбонны. И кто же составлял его нацию — Габарт? Это были ведомые по всей Абиссинии галла и сомалийцы: истинно верующие эбеново-черные сыны Хама. Вы поймете, что фамилия и личное имя нашего героя замечательно подходят друг другу: фамилия Аль-Габарти означает «эфиоп», а личное имя — Абдеррахман — «слуга милосердного Господа». Однако этот поклонник сострадательного Бога подтвердил бы, что, если паломничество есть только лишь символ братства, преодолевающего различие в цвете кожи и классовой принадлежности, само это единство между истинно верующими есть, в свою очередь, просто перевод на язык действия здесь, на Земле, их истинной веры в единство Бога. Творческий дар ислама человечеству — монотеизм, и мы, разумеется, не можем себе позволить отбросить прочь этот дар.
А что же насчет Битвы у Пирамид? В прошлом году, когда я во второй раз в своей жизни участвовал в мирной конференции в Париже, одним воскресным утром я оказался на временной деревянной трибуне, перед которой проходил французский «марш победы» — всадники на белоснежных лошадях, тунисская пехота, перед которой степенно шли обученные и нарядно убранные овцы, — а прямо передо мной в дальнем конце процессии виднелась Триумфальная арка. На этой внушительной каменной громаде я стал рассматривать ряд круглых щитов, укрепленных под карнизом. На каждом из щитов было выведено название одной из побед Наполеона. «Хорошо, пожалуй, — поймал я себя на мысли, когда дошел глазами до угла, — что у этого монумента всего четыре грани, а не восемь, будь там больше места, они дошли бы до Седана и Битвы за Францию». И тут перед моим мысленным взором выстроились другие, столь же нелепые окончания в цепочках национальных побед: германской, где после Битвы за Францию следовала Битва за Германию, — или цепь британских побед в Индии, начиная с Плесси и Ассэя и кончая целым рядом звучных пенджабских названий мест, где происходили решительные сражения в англосакских войнах. К чему, в конце концов, привели все эти западные национальные победы? Да все к тому же нулевому результату, что и национальные завоевания — не менее знаменитые в свое время — тех китайских «борющихся царств», которые Цинь Ши-хуанди смел с лица земли в III веке до н. э. Суета сует! Ислам, однако, продолжает существовать, неся в себе мощный духовный заряд.
Так кто же смеется последним в этом споре относительно чувства меры у Аль-Габарти? Его западные читатели или все-таки сам Аль-Габарти?
Итак, что мы, люди Запада, должны сделать, чтобы, подобно Клеанфу, последовать за Зевсом и Фортуной по собственной воле и разуму, не вынуждая эти мрачные божества построить нас в шеренгу унизительным методом силы и принуждения?
Первое, что я бы предложил, — мы должны переориентировать собственное историческое мировоззрение в том же направлении, что и образованные представители родственных обществ нескольких последних поколений. Наши незападные современники осознали факт, что в результате недавней унификации мира наша прошлая история стала неотъемлемой частью их собственной. Теперь и мы, все еще дремлющие западные люди, должны со своей стороны понять, что благодаря той же революции, которую мы сами в конце концов и устроили, прошлое наших соседей готовится стать жизненно важной частью западного будущего.
Заставляя свое воображение сделать нужное усилие, нам нет необходимости начинать все с самого начала. Мы всегда осознавали и признавали, чем мы обязаны Израилю, Греции и Риму. Но все они, разумеется, цивилизации исчезнувшие, и нам удавалось воздавать им должное, не сдвинувшись со своей традиционной эгоцентрической точки зрения, ибо мы, в слепом эгоизме своем, принимали как само собой разумеющееся то, что «наши благородия» суть raison d’etre (смысл бытия) этих «мертвых» цивилизаций. Мы представляли себе, что они живут и умирают ради того, чтобы подготовить путь нам, играя как бы роль Иоанна Крестителя по отношению к нам, выступающим в роли Христа (я прошу простить мне богохульство этого сравнения, но оно ярче всего отображает, насколько искривлено наше мироощущение).
В последнее время мы осознали также важность вклада в наше прошлое ряда цивилизаций, которые не только угасли, но и были преданы полному забвению, до тех пор пока мы не раскопали их развалины. Очень легко быть щедрыми на признания в отношении минойцев, хеттов или шумеров, ибо открытие их культур добавляет престижа нашей науке, и, таким образом, они вновь появились на исторической арене, уже под нашим покровительством.
Труднее признать тот не менее простой факт, что прошлая история наших громогласных, а зачастую злоязычных живых современников — японцев и китайцев, индусов и мусульман и наших старших братьев, православных христиан, — станет частью нашего западного прошлого для того будущего мира, который не будет ни западным, ни незападным, но унаследует все культуры, которые мы заварили все вместе в одном тигле. И однако, это очевидная истина, если честно взглянуть ей в лицо. Уже наши собственные потомки не будут лишь западными жителями, как мы. Они будут наследниками Конфуция и Лао-цзы, так же как и Сократа, и Платона, и Плотина; наследниками и Гаутамы Будды, так же как и Второ-Исайи, и Иисуса Христа; наследниками Заратустры и Мухаммеда, так же как и пророков Илии и Елисея, и апостолов Петра и Павла; наследниками Шанкары и Рамануджи, так же как и Климента и Оригена; наследниками каппадокийских отцов православной церкви, так же как и нашего африканского Августина и нашего Умбрийского Бенедикта; наследниками Ибн Хальдуна, так же как и Боссюэ; наконец, наследниками (если все еще будут барахтаться в болоте политики) Ленина и Ганди, и Сунь Ятсена, так же как и Кромвеля, Джорджа Вашингтона и Мадзини.