Цивилизация страуса

Фролов Виталий

– Почему нельзя-то?
– спросил Гусев.
– Нет же никаких ограничений. Незапланированный зарубежный визит... Да или хоть в отпуск, в Швейцарию. Чисто на выходные на лыжах покататься...

Плетнев покачал головой.

– Это будет слишком похоже на бегство.

– Кому какая разница, на что это будет похоже? Кому до этого есть дело?

– Мне, - сказал Плетнев.
– Я знал правила

игры, когда садился за стол.

– Это очень красивая позиция, - сказал Гусев.
– Благородная и вообще. Но о своих родных вы подумали?

– Подумал. Поверьте, я уже обо всем десять раз подумал, - сказал Плетнев.
– Мои родные меня поймут.

Гусев покачал головой.

– Простите, но это глупо.

– Знаете, что печалит меня больше всего, Антон? Даже не потеря кредита доверия избирателей, - сказал Плетнев.
– Я был просто никаким президентом. За время моего правления не случилось больших катастроф, но не было и прорывов, не было свершений. Похоже, что главный пункт моей биографии, из-за которого я и попаду в Википедию, будет написан кровью.

– Вы уже в Википедии.

– И вы тоже, - улыбнулся Плетнев.
– Не удивлюсь, если через какое-то время в ней будут вообще все.

– И тогда она окончательно превратится в социальную сеть, - сказал Гусев.
– А что касается прорывов и свершений... так иногда это и хорошо. Это и называется стабильностью.

– А вот еще забавное, - сказал Плетнев невпопад.
– Мне ведь тоже не нравится эта чертова Лотерея, но я просто побоялся выступить против нее. Знал, что моего веса не хватит, чтобы продавить запрет. А еще мне хотелось самому подписать этот указ. Одно время, глядя на оба счетчика одновременно - увеличивающийся ваш и уменьшающийся мой - я думал, что у меня хотя бы получится. Но, видимо, не судьба.

– Все так плохо?
– спросил Гусев. Он не отслеживал текущий президентский рейтинг ежеминутно, и когда заглядывал на ту страницу в последний раз, а было это вчера, там было около шестидесяти процентов. Может быть, чуть меньше.

– Новости не смотрите?

– Нет, - сказал Гусев.
– То есть, смотрю, конечно, но именно сегодня не смотрел. Что-то случилось?

– Сегодня утром я подписал крайне непопулярный закон об очередной реформе образования, - сказал президент.
–

Отменил тесты, вернул экзамены, снова разделив их на выпускной и приемный. Это давно пора было сделать, ВУЗы настаивали, говорили, что катастрофа неминуема, но я как-то откладывал. Поэтому решил, или сегодня, или уже никогда. Протянул бы еще пару дней, и духа бы точно не хватило.

Гусев достал телефон, открыл страницу правительства и мысленно ахнул. Пятьдесят одна целая и шестнадцать сотых процента. Времени у Плетнева осталось совсем мало. Фактически, его и не было. Цифра постоянно уменьшалась.

– Когда я планировал этот визит, думал, что протяну хотя бы до вечера, - сказал Плетнев.
– Но дневной выпуск новостей нагнал меня в дороге, и вот он результат. В обычных условиях это были бы вполне приемлемые потери для принятия такого закона. Но сейчас...

– Так и не надо было его принимать, - сказал Гусев.
– Может, и обошлось бы.

– Если политики не будут принимать необходимые стране законы, руководствуясь лишь соображениями о собственной популярности, то грош цена таким политикам, - сказал Плетнев.

Тут Гусев с ним мысленно согласился, но все же цена, которую Плетнев должен был уплатить, казалась ему непомерной.

– Я, кстати, за вашу инициативу тоже проголосовал, - сказал президент.
– Сегодня утром.

– Спасибо, - машинально сказал Гусев, думая о другом.

– Не за что. Вы мне нравитесь, Антон. Я только хочу...

Телефон президента заиграл траурный марш.

– Простите, - сказал Плетнев.
– Сам мелодию для оповещения выбирал. Черный юмор, глупая шутка. Честно говоря, не думал, что услышу.

Гусев глянул на свой экран. Сорок девять целых восемьдесят три сотых. Плетнев уже не президент.

Дверь кабинета открылась. Гусев напрягся, но это был всего лишь фэсэошник[3]. Видимо, у него тоже оповещение сработало.

– Извините, Егор, - сказал он.
– Но мы уходим.

– Закон есть закон, - согласился Плетнев.

– С вами было приятно работать, - сказал фэсэошник, протягивая бывшему президенту руку.
– Желаю удачи.

Плетнев протянутую руку пожал.

– Вы мне хоть одну машину оставите?
– спросил он.