Цивилизация. Новая история Западного мира

Осборн Роджер

Всего лишь 40 лет отделяет конец Столетней войны от французского вторжения в Италию — и тем не менее произошедшая перемена бросалась в глаза. Разрушительная мощь пушек покончила с институтом города-государства и, за несколькими важными исключениями, с городской автономией. Безопасность правителя, неожиданно переставшую зависеть от высоких каменных стен, теперь мог гарантировать лишь полный контроль территории. Те из князей, кто мог выставить достаточно солдат на защиту определенной местности, сохраняли свою власть, а кто не мог — обрекали себя на безвластие. Миновало еще 25 лет после триумфального шествия Карла по Италии — и западное христианство навсегда утратило свою целостность. Вселенская церковь уже больше не сдерживала королевские амбиции — теперь имел значение только территориальный контроль, обретаемый посредством современной артиллерии и внушительной вооруженной людской массы. Этот новый рецепт чем дальше, тем больше превращался в неотменяемый факт

европейского существования, приведший в конечном счете к рождению нового типа государства и цивилизации.

Города Италии, обладавшие баснословными богатствами (у Венеции и Флоренции каждой было больше золота, чем у французского или английского королевства), в XV веке стали использовать эти богатства для своей обороны, приглашая на службу вооруженных наемников — кондотьеров. Однако новая ситуация потребовала еще больше войск, как, впрочем, и еще больше невероятно дорогостоящего оружия: пушек и мушкетов. Чтобы найти деньги, властям Милана, Флоренции, Венеции, Рима и Неаполя пришлось обложить граждан или подданных дополнительным налоговым бременем. Как утверждают историки, именно из этой потребности во всеобщем налогообложении для покрытия расходов на оборону и родилось европейское государство. Итальянские города оказались в авангарде процесса, поскольку малочисленное население и сравнительно высокая доля граждан-налогоплательщиков ставили их в положение, отличное от положения феодальных королевств Севера и Запада. Власти итальянских городов не сумели бы наладить фискальную систему пополнения казны для покупки наемников, если бы развитая коммерческая инфраструктура не породила к тому времени целый класс образованных нотариусов, счетоводов и конторских служащих — по сути, готовую государственную бюрократию. Стоило этой бюрократии, а также системе, от имени которой она действовала, вполне освоиться со своим новым положением, как поддержание ее существования сделалось более важным для функционирования города, герцогства, княжества или королевства, чем сама персона правителя. Однако машина сбора налогов, администрирования и распоряжения расходами, взявшая на себя также вопросы военного планирования, не просто стала главной опорой общества, которому она была призвана служить; «состояние», [10] как его позже начали называть, превратилось в некую всемогущую и вездесущую, но при этом не поддающуюся определению вещь, которая, во благо или во зло, сделалась доминирующим фактором жизни его подданных или граждан.

10

Английское слово «state» («государство») также означает «состояние, положение» и, вместе с названиями «государства» в других западноевропейских языках (фр. «еtat», исп. «estado», ит. «stato». нем. «staat», шв. «stat»), происходит от латинского «status», имеющего то же значение. — Примеч. перев.

С самого начала в Европе уживались разные типы государств: империи, королевства, отдельные города и федерации, — однако, с современной точки зрения, наиболее успешными из них оказались те, что сумели объединить институциональные изменения с плодами прогресса военных технологий. Никколо Макиавелли одним из первых увидел необходимость перемен. Законная власть итальянских правителей долгое время опиралась на сложную комбинацию династических претензий, народной поддержки, колоссального богатства и военной мощи. Но по мере того как аппарат власти приобретал все более «государственные» черты, правителю требовалось новое оправдание его положения. Если он уже не был ни отцом-патриархом, ни рыцарем в сияющих доспехах, ведущим в бой, ни феодальным хозяином, то кем он был? Ответ Макиавелли, наиболее убедительно сформулированный в «Государе», гласил, что правителю надлежит быть слугой государства. Это не означало какого-то принижения личного статуса, смысл был в том, что вместо следования личным пристрастиям и инстинктам правитель должен взять за правило всегда руководствоваться благом государства. «Государь» прославился своей аморальностью — Макиавелли, к примеру, писал о «жестокости, примененной кстати»» и «жестокости, примененной некстати», — однако суть этого трактата сводилась к тому, что правителю, если тот хочет сохранить свою власть (и жизнь), придется полагаться не на личную мораль, а на политическое разумение. Короли, князья, императоры и вожди кланов пользовались практической мудростью для завладения властью или удержания ее на протяжении столетий. Отличие нового «состояния» заключалось в том, что королевство или княжество больше не было личным владением правителя. Какого бы могущества он ни добился, главным основанием его притязаний на верховенство являлось то, что он служил нуждам государства лучше, чем кто бы то ни было.

Новое абстрактное, развоплощенное государство с его неотъемлемой территориальной целостностью и фискальными полномочиями появилось на свет в Италии, однако вскоре итальянский урок был усвоен

остальными. На протяжении большей части XV века английскую корону оспаривали различные аристократические династии, а до того она заявляла свои претензии на обширные владения во Франции. В XVI веке короли династии Тюдоров наладили эффективную работу внутреннего административного аппарата и, за исключением краткой вылазки во Францию, сосредоточились на том, чтобы подчинить себе всю территорию Британских островов. Знаменитый Генрих VIII и его отец сумели запустить действенный, сам себя подпитывающий механизм, смысл работы которого заключался в том, что повышение налоговой эффективности конвертировалось в дополнительные ресурсы, а те, в свою очередь, позволяли выдавливать из населения еще больше налогов. По сравнению с современными показателями казна не требовала слишком многого — но стоит учесть, что тогдашнее государство не выполняло функций поставщика услуг и являлось лишь защитником подданных.

Тот же процесс шел и во Франции, где в XVI веке Людовик XII, Франциск I и Генрих II сумели выстроить централизованную администрацию, поставить на вооружение новшества военной техники и учредить обеспечиваемую за счет налогов армию, подчинив с их помощью независимые провинции и герцогства: Бургундию, Бретань и Гасконь. Как ни парадоксально, именно поражения в Италии способствовали стягиванию, на английский манер, французских земель в то территориальное целое, которое стало почвой для утверждения нового государства. После смерти Генриха II в 1559 году Франция вступила в период династических раздоров, однако возвышение Генриха Наваррского в 1589 году закрепило особенности функционирования новой властной системы.

Если предшествующие конфликты питались религиозной враждой, то после коронования Генрих, протестантский вождь, перешедший в католицизм, заключил мир с католической Испанией и выпустил Нантский эдикт, гарантирующий свободу вероисповедания католикам и протестантам. Знаменитая фраза Генриха, сказанная им по поводу своего обращения» — «Париж стоит мессы», — в мире, по-прежнему глубоко религиозном, означала свершившееся признание новой тенденции. Если правитель хочет взойти на трон, ему не остается ничего другого, кроме как поставить требования государства выше личных религиозных или иных интересов.

Аналогичная трансформация произошла в Англии, которой после смерти Генриха VIII пришлось пережить неспокойное время под властью его столь несхожих отпрысков. Сын Эдуард был рьяным протестантом, а дочь Мария — не менее ревностной католичкой. Их правления были недолговременными, последнее слово осталось за Елизаветой, права которой на престол были по меньшей мере спорными, но которая сумела взять верх, руководствуясь своим пониманием потребностей английского государства. Безжалостная и решительная, Елизавета прежде всего была человеком прагматичным, готовым подчинить себя насущным нуждам нации.

Если во Франции и Англии государство одновременно обретало территориальную целостность и абстрактную бестелесность, то в третьей главной европейской державе, Габсбургской империи, дела обстояли точно наоборот. Родившийся в 1500 году Карл V унаследовал Нидерланды после смерти отца в 1515 году, затем трон Кастилии и Арагона в 1516 году, а в 1519 году, после смерти деда, сделался эрцгерцогом Австрии и избранным главой Священной Римской империи. Он правил до 1556 года, когда добровольно отрекся от власти, и умер в 1558 году.

Карла и его сына Филиппа это колоссальное наследство, которое в прежние времена сочли бы даром небес, едва не погубило. При возникшей для властителей необходимости уметь в критическом случае защитить свои территории, управиться с пространством такого географического разброса было практически невозможно. Карл, который рос в Нидерландах, заслужил привязанность подданных в качестве правителя этих полу автономных областей, однако в Испании его постоянное отсутствие (и положение чужеземца) создавало серьезную проблему. Но с главными трудностями Карл, неодобрительно смотревший на лютеранство, столкнулся в немецких землях. В результате тридцатилетнего противоборства с номинально подчиненными ему государствами он в конце концов был вынужден пойти на компромисс. После Аугсбургского мира 1555 года, который позволил каждому члену имперского совета выбирать религию подданных, Карл (продемонстрировав разительный контраст с позднейшим поведением Елизаветы и Генриха Наваррского) отрекся от короны, удрученный собственной неспособностью защитить католическую веру.

Карл разделил королевство между древней Священной Римской империей — прямым властвованием над Австрией и номинальным властвованием над немецкими государствами — и остальной частью, включая Испанию, Неаполь и Нидерланды. Эта остальная часть отошла его сыну Филиппу, вместе со многими проблемами. К 1556 году, когда Филипп принял испанскую корону. Контрреформация была в полном разгаре, а серебро из Перу переполняло казну. Испания внезапно выдвинулась на первые роли в европейских делах в качестве ведущей католической державы и богатейшей страны, обладающей практически неограниченными ресурсами для содержания армии и флота.