Наконец пришло время сказать о наиболее масштабном произведении поэта, поэме «Вид'eние» (2019). Построенная в соответствии с композицией «Божественной Комедии» и написанная терцинами, она своим объемом заставляет вспомнить слова Гаспарова: «Пушкин написал „Бориса Годунова“ длиной вдвое короче любой шекспировской трагедии». Действительно, «Вид'eние» в 2,5 раза короче любой из частей дантовской эпопеи.
Персонажи поэмы тоже соответствуют прототипу: Беатриче, Вергилий, злодеи и предатели, мудрецы и праведники. Проснувшаяся любовь, верность дружбе молодых лет, ненависть к тем, кто представляется осквернителями святынь, почтение к усопшим родителям, благоговение перед творцами высокого.
Повествование струится поначалу гибко и энергично, вызывая размышления о том, что может быть в начале XXI века пришло
время для нового открытия романтизма, как в начале ХХ оно пришло для открытия барокко, а XIX – средневековья. Затем в него врываются эпизоды из давно написанной прозы: «Ленинграда», «Островов в лагуне», «Неизбирательного сродства». Сцены становятся всё драматичней, стих яростнее: 25. и не было для нас красноречивей примера, чем струение огня, которое в зажизненном порыве 28. смерть побеждает, двигаясь, гоня прочь мёртвое отсутствие движенья из города горящего – вовне.31. Что видели мы кроме разрушенья? Что в веянье пожара уцелело среди летящей сажи? – Изваянья 34. оплавленные – из металла, стелы из камня. Изредка наш странный путь пересекали стайки, за пределы 37. вовсю горевших улиц ускользнуть стремившиеся <…>Песнь шестая
Но в финале читательское ожидание неожиданно рушится: нас ждет не лицезрение Божества и Высшего озарения, а «Тайная вечеря» Тинторетто в венецианском Сан-Джорджо Маджоре и пробуждение, возвращая в мир героического (путь в рай открылся тем, кто мужественно перешел дымящуюся пропасть), а не мистического, как у Данте, эпоса.
Природа любого эпоса исходит из проблематизации героического. Тысячелетиями под ним понималось презрение к страху и смерти, сперва в жертвенной защите своих и готовности к кровавому убийству чужих и принесение их в жертву богам, затем, уже с отказом от человеческих жертвоприношений, – в служении племенным а, позднее, конфессиональным и национальным святыням. Собственно говоря, Игорь Вишневецкий ставит неизбежный вопрос: что есть эпос сегодня, в эпоху переориентации исторического нарратива с воспевания героев на оплакивание жертв? Мост, по которому персонажи «Вид'eния» в финале переходят в некое иное состояние бытия, воздвигается не силой молитвы, но усилием воли. Возвращает ли это нас, пусть и на новом материале, всё в тот же неизбывный мир сарматской равнины, открытой буранам, врагам, саранче, чуме? Внятно ответить на этот вопрос вряд ли удастся:
У поэта есть право на тёмный, недопрояснённый и опьяняющий стих.Сергей Завьялов
I
Вместо вступления
(2002)
Обернувшись назад: критикам
Вы, проведшие годы, сражаясь картонным мечом с собственными тенями в подвальных кафе Москвы и Петербургаили
внимая речам упырей из заветного «ящика», их стенаньям и пляскам,не говорите теперь, что в словах моих больше слогов,чем ваш глаз насчитает разрывов листвыв окрашенных синим подбоем, впечатанных в стены ветвях.Вы учились оттенкам сумерек, я же глядел в иссушавшеесолнце Северной Африки и стал точно рыжий песчаникзвонких её городов. На мне резцом выводилобестенные лозы и вспархивающих птиц,пока я смотрел, как за холмами,покрытыми крапом олив, зеленеет и плавится небо Сахарыточно раскрытая книга миров, в которой ещё напишут —но уже не ваши – слова.Ваше время – прохладный вечер, а моё – выпуклый день.Для меня – шелест злаков и волны цикадьего треска.День, блеснувший на пёстрых, покатых, расплавленных крышах Москвы.Чей яркий закат провожаешь, сощурясьс карнизов Нью-Йорка, с плосковерхих чешуйчатых ящериц-башен Мекн'eса.Неужели степей суходувы станут глуше?Или кварц, что резал ладони спрессованным шумом у самого входа в пустыни, – вдруг превратится в глину?И цепкое тело утратит упругость и жилистостьот того, что никто из вас не целил – как я — в лицо изумлённому зверю? И не видел крови, забрызгавшей снег?Я уже пересек теннолиственные Аппалачи, стылые Альпы, горячий безводный Атлас,жилище дэвов – Памир, сгорал от подкожного пыла у горных озёр, где не водится даже рыба,не то чтобы плыть человеку, встречал жадногубую смерть в платановых рваных аллеях — нет ничего на свете,чего б я не знал и не видел.Когда я прочитал всех ламентов рост в дубравах дремлющих предков,в буквах резной травы, в клейнотах фосфорных луни когда задышал, как они, в полный щебет солнцем сквозь пепел, —то, услышав слова «побеждающий смерть», вы запомнили только: «смерть».Разделим пространство и время, и прочее: вам – немота(с оттенками отсветов, эха), мне – прорастающий шум,захватывающий весь регистр, вам – вчера и сегодня, мне – завтра.Оно уже шелушитсяпод кожей – невидимо вам.16–19 июля 2002. Милуоки
II
Первоснежье
(2004–2007)
I. «Когда мне стало сорок лет…»
Когда мне стало сорок лет,я увидал засветный свет,и стало зренья волокно —всё белое – темным-темно.2004
II. «Как я боялся – о! – окаменеть…»
Как я боялся – о! – окаменеть,стать формою, которой бы дивились,а вышло: тени зримые смесились,и немота вошла (уже) в меня на треть.