Corvus corone
Шрифт:
С ходу пронесся он под высокой, похожей на триумфальную, аркой ворот, привычно шмыгнул между колоннами и влетел через открытую дверь в вестибюль… И только тут, увидев ползущие вверх седые брови вахтера Савельича, его отпавшую от обалдения щетинистую челюсть, услышав визг машинистки Наденьки, которую впопыхах едва не задел крылом, увидев обращенные к нему изумленные лица сотрудников, Вранцов с ужасом понял, что случилось…
А случилось нечто кошмарное! Он летел, он спешил на работу, как человек, но вместо него, вместо старшего научного редактора отдела социологии Аркадия Вранцова, в вестибюль родного издательства влетело черт те что! — какая–то грязно–серая птица с костистым клювом и когтями на лапах. Как нарочно, все явились сегодня
Первым опомнился Савельич. Он прытко, несмотря на свой возраст, бросился к двери и схватил швабру, которой эта дверь подпиралась, обеспечивая свежий воздух для проветривания. Тяжелая входная дверь тотчас же захлопнулась, отрезав просвет вольного мира — единственный для Вранцова путь к спасению. И что тут началось!..
Савельич с астматической одышкой, гремя кирзовыми сапогами, бегал по всему вестибюлю и тыкал шваброй на длинной ручке в потолок, норовя сшибить оттуда Вранцова. Застигнутые этим странным происшествием сотрудники, кто в самом вестибюле, а кто, словно в цирковом амфитеатре, на лестнице, нестройным шумом и выкриками сопровождали каждый его выпад. Выронив под ноги кипу бумаг, Наденька визжала в истерике, но глаза ее следили за шваброй, настигающей Вранцова, с жутким азартом. Евлалия Павловна из бухгалтерии кричала, что нельзя мучить животных, и требовала сейчас же выпустить бедную птицу на волю, но ее слабый старушечий голос заглушали шутки и хохот других сотрудников, которым эта потеха очень нравилась. «Полундра!.. Лови ее! В суп ее!..» — гремел чей–то ликующий клич, а редактор Яша Могильный, заложив два пальца в рот, оглушил всех заливистым разбойничьим свистом. Вооружившись наспех кто стулом, кто палкой, еще несколько сотрудников приняли участие в охоте на Вранцова. Кто–то запустил дыроколом, и снаряд этот, сбив с потолка кометный хвост известковой пыли, промчался в опасной близости от него.
Метнувшись в сторону, Вранцов попал в пролет лестницы и, круто взмыв вверх, перелетел на второй этаж. Он надеялся вырваться здесь через какую–нибудь открытую форточку, но пыльное окно в конце коридора никогда не открывалось, замурованное слоями присохшей краски, а двери отделов и редакторских кабинетов, как на грех, были закрыты все подряд. Шум и быстрый нестройный топот по лестнице сигнализировали, что преследователи гонятся за ним и вот–вот объявятся здесь. В отчаянии он переметнулся в правое крыло коридора, устремившись к прямоугольнику раскрытой в конце его двери.
Это был кабинет директора издательства Твердунова, вернее, не сам кабинет, а «предбанник», обиталище его секретарши Зои Евсеевны, восседавшей за своей «Оптимой» рядом с блестящим электрическим самоваром и расписными дулевскими чашками на подносе. В страхе заметался Вранцов перед этой дверью, но преследователи уже набегали из коридорной дали (впереди Савельич со шваброй, за ним орущая толпа сотрудников), и в отчаянии он метнулся туда. Форточка и здесь была наглухо замурована. Вранцов кинулся было обратно, но в дверях уже встал запыхавшийся Савельич со шваброй, а следом ворвались и другие загонщики враз. И опять в ужасе метался он под потолком над этой орущей в азарте толпой каннибалов, своих бывших коллег, уворачиваясь от ударов, широко раскрывая клюв и не крича даже (кричать он не мог), а в страхе и ненависти как–то хрипло шипя на своих гонителей…
В разгар всей этой катавасии дверь кабинета вдруг отворилась, и на пороге, в темно–сером своем костюме, хорошо, как всегда, отутюженном, держа в руках кожаную папку для бумаг, появился Твердунов Андрей Андреевич собственной персоной.
— В чем дело, товарищи? — обводя сотрудников
— Ворона! — со всхлипом выдохнул разгоряченный Савельич. Он даже не успел опустить швабру на пол, а только взял ее на плечо и слегка вытянулся перед начальством. — С улицы залетела, тварь!..
Твердунов вскинул голову, глянул, слегка прищурившись, под потолок и проговорил удивленно–сердито:
— Да какая же это ворона! Это редактор Вранцов там летает. Что вы там делаете, Аркадий Петрович? Почему вы там?..
Вот это было ужасней всего! У всех присутствующих даже рты раскрылись от изумления. «Не может быть!» — ахнула в задних рядах Наденька, а у Вранцова крылья отнялись от жгучего стыда, и он едва удержался наверху, зацепившись за оконный карниз, пряча голову за портьерой.
— А ведь точно Вранцов, — подтвердил еще кто–то. — Как же я его сразу не узнал!..
И тут же множество голосов глумливо радостно завопили: «Да он, конечно, он! Вот потеха!.. На летучку прилетел! Ну дает!..» — сотрудники окружили, подступая ближе, стали дергать за портьеру, издевательски хохоча и с жадным любопытством разглядывая его.
— Салют, коллега! — воздев руки к нему, заорал Могильный. — Тебя теперь не достанешь — ты вон как высоко взлетел! Дружище, как же тебя угораздило?..
— Это он в Венецию собрался, — ехидно ввернул чей–то голос из толпы. — Там сейчас карнавал.
— Ха–ха–ха!.. — разразились все дружным хохотом. Даже угрюмый, никогда не смеявшийся Савельич, опираясь на швабру, заколыхался широкой грудью. — Умора, ха–ха! — потешались сотрудники, тыча в него пальцами. — Вранцов в поход собрался!.. На симпозиум своим ходом! На билетах решил сэкономить, ну, деловой!..
Если неузнанным уворачиваться от ударов было ужасно, то оказаться разоблаченным, и опозоренным — было еще страшней. Уж лучше бы прикончил его ударом своей швабры Савельич, чем так висеть на карнизе под градом насмешек вниз головой. «Да что же они это!.. — с тоской взмолился Вранцов. — Да разве можно так издеваться над человеком?.. Ведь я же болен, со мной несчастье!.. — хотел крикнуть он, но из горла вырвалось только какое–то придушенное, хриплое карканье. С последней надеждой он глянул поверх глумливых, смеющихся лиц и тычущих пальцев туда, где стоял Твердунов, но на лице директора была лишь гадливая презрительная гримаса.
— Так вот вы что за птица, Вранцов! — сказал он. — Это можно было предполагать. Я и раньше догадывался, замечал в вас эту повадку. — И вскинув руку с кожаной папкой, бросил гневно: — Я не позволю позорить наш коллектив подобными выходками. Я не позволю устраивать здесь зоопарк!.. Сейчас же прекратите этот балаган! Считайте, что вы уволены, Вранцов за несоответствие служебному положению и появление на работе в непотребном виде. Вон отсюда! — с отвращением показал он папкой на дверь.
Все сотрудники внизу расступились, словно освобождая ему проход, и тоже крикнули хором: «Вон!..»
Вранцов закричал, судорожно дернулся и проснулся в сумерках рассвета. «Слава Богу, — с огромным облегчением подумал он. — Так и знал, что все это сон!.. Отвратительный сон! «Измученный пережитым, он вздохнул, рывком сбромил ноги с кровати и полетел в пустоту. С резким криком, судорожно замахав крыльями, описал короткий круг над землей и сел на ту же ветку, с которой упал.
Да, это был сон, полет в издательство, только сон. Но другое, еще более ужасное не было сном: он по–прежнему весь в перьях, и мерзкий клюв торчит перед глазами, и лапы вместо ног, вцепившиеся в ветку, упруго прогибавшуюся под ним. И тоска, охватившая его теперь, была ужасней вчерашней стократ. Все! Конец! Надеяться больше не на что!.. То, что могло привидеться лишь в кошмарном сне, случилось с ним наяву. Случилось — и вся жизнь его будет теперь, как непрерывный кошмар, какого прежде и представить не мог.