Цой жив еще
Шрифт:
В ушах - приглушенный вой, перед глазами - застоявшаяся сине-белая вуаль; ночь провел, крепко сжимая в руках Олю и Бугая и жмурившись в пустых попытках прогнать верещание. Почти не спал. И так из раза в раз. Подтачивал голод. Зима редела, но не думала отступать - чем дольше длилась, тем сильнее становилась боязнь: что-то наблюдало, сокрытое туманом, выжидало момента готовое напасть. Каждый шорох дергал нервы, как за струны, играя с воображением; пусть у искателя оно и было скудным, и количество смертей давно притупили страх, неминуемо вытеснявший собой все. Цой знал - зимой не хозяйничал никто. Знание это несло немного спокойствия.
– а дальше сожжено огнем. Обрадовался, впервые за долгое время: изучение языка не напрасно, но что значила надпись, к чему призывала, осталось для искателя тайной, покрытой мраком зимы.
Из-за скелетов железных птиц, торчавших из земли подобно останкам динозавров, темнели очертания ангаров, чья участь не лучше уготованной самолетам. Люди Старого мира оставили после себя много железа и еще больше пластика.
Проходя мимо одного из ангаров, услышал человеческую речь, доносившуюся из-за обломков, выстроенных кривым забором. Остановился и вслушался. Вроде голоса. Осторожные. Подобрался ближе; их перешептывания перекрыли его шаги. Разобрав в разговоре знакомые слова, и расплывчатые очертания в прорехах заграждения, понял: за укреплением укрывшиеся от зимы собиратели Черни. Цой не стал перешагивать струну погремушки, задел нарочно, заставив ложки и вилки тренькать, сообщая о его присутствии.
– Ухты-йухты!
– напуганный раскатистый голос эхом прокатился по громоздкому пространству ангара и тучные наброски фигур, едва отличимые в ослабевшем покрове тумана, засуетились: два силуэта выросли, шурша одеждой и звеня пластинами брони. Схватились за оружие и слились в большое пятно: приткнулись друг другу спинами, топтались на месте, беспокойно ворочая головами по сторонам.
– Это Цой, - назвался искатель, узнав голос Кана.
– Сейчас выйду.
Маячащие тени тщетно пытались разглядеть говорившего, но не вышло, пока он сам не позволил, подойдя достаточно близко с поднятыми в воздух руками. Двое, как по команде, расслаблено выдохнули.
– Незя так, Цой, незя, - проговорил Кан уже почти не дрожавшим голосом, сдвигая шапку на лоб, а потом и на изрытое шрамами лицо, вытирая капли пота.
– Проходь. Зима-то затянулась, так что, давай, прижопенивайся.
Искатель шагнул за обнесение и уместился на помятой бочке. На расстоянии вытянутой руки лежала опрокинутая катушка, чья дряхлая и неровная поверхность служила столешницей, на которой разложили потрепанные листки с изображением красавиц Старого мира - собиратели перекидывались в дамки. В самом центре импровизированного стола - начатый бутыль гона.
Собиратели вернулись на места. Кан уткнул увесистое ружье в землю и прислонился лицом к перемотанному прикладу; физиономию стянуло набок.
– А вдруг отсюда не выйдем, - развел
– Выпьешь?
Цой отмахнулся.
– Мож тогда, эта, кишканешь чего?
Искатель кивнул; подкрепиться не прочь, желудок давно требовал пищи.
– Эдя, а ну-ка, доставай. Живо-живо. Рот закрой, - добро потребовал Кан.
– Уж я-то знаю, ты ж у нас самый запасливый.
Эдя, детина в темном плаще, позволявшем прятать немыслимое количество вещей, покосился на Кана из-под проволочных бровей, будто тот выдал сокровенную тайну, с которой обещал ни с кем не делиться и нехотя пошарил в складках накидки. На покрытое обильной растительностью лицо вдруг легла тень улыбки, и рука потянулась в подсумок, лежавший под бочкой.
– Попробуй, - собиратель выложил на стол паек тоще обычного.
– Смелее, Цой, не умрешь, - подвинул ближе. Искатель спокойно взял обернутую в плотный лист плитку и вкусил немного. Разжевал, распробовал и звучно проглотил на радость голодному желудку. Похвалой и благодарностью послужили поджатые от удовольствия губы.
– Круто, а?
– ободрился Эдя, радуясь тому, что кушанье пришлось по вкусу.
– Состав не расскажу, но скажу, как назову, - разошелся триумфальной улыбкой и объявил: - Бутерврот.
Вместо рукоплесканий получил череду одобрительных кивков Кана и Цоя.
– Думали, Мак вернулся, - разочарованно признался Эдя.
– А где он?
– А-а-й, - цыкнув, среагировал Кан и махнул рукой.
– Осенило его. Выдумал, как зимой безопасно ходить и утоптал проверять. В такой-то туман, а. Любитель устраивать себе евпаторию.
– недовольно пробормотал собиратель. Достал из-за пазухи свернутый лист, надкусил с двух сторон, сплюнул и закурил, пряча самокрутку в ладони.
– Вы в Чернь?
– Какой там. Мы два дня как на вылазке. Наш искатель расщелину какую нашел, говорит, река там, - вытянул вперед руку, будто та текла прямо перед глазами, - а в водах еешних небеса не отражаются, по берегам ни деревьев, ни травы, зато на дне, на дне, говорит, грина растет больше, чем волос на голове Эди, - кивнул на копну напарника.
– Мы двинулись, а потом беда за бедой: бес ненормальный пронесся, едва ноги унесли, теперь вот, - оглянул туман, - зима догнала. Никак Каторга в покое не оставит.
– А расщелина где?
Кан отлип от приклада и достал сверток, покрытый аккуратно выжженными дырами, и раскатал на столе поверх дамок. Прижег угольком сигареты нужно место. Эдя чуть было не взвизгнул, боясь, что напарник попортит бесценные дамки, но тот, как бы успокаивая, деловито выставил ладонь.
– Обычно после жгу, - кивнул на струйки сизого дыма, - ну, ты понял.
– Если сделаете небольшой крюк, - Цой указал на карте долину железных цветов, где завалило беса, - сможете забрать часть костей беса.
Глаза Кана округлились, а редкие брови поползли вверх:
– Ты опять? Опять беса угробил?
– Не, нашел таким.
Кан уткнул рукой подбородок и задумчиво кивая, оценивал маршрут.
– А сам куда?
– поинтересовался Эдя.
– В Обелиск.
У собирателей дыхание перехватило, даже не переглянулись от ступора, а у Кана самокрутка изо рта выпала. Прямо на карту. Эдя резко схватил ее, сильно смял и послал прочь, затем открыл рот и моментально закрыл, потом вновь открыл, но слова так и не стали звуком.