Цой жив еще

Ярцев Григорий Юрьевич

Он вдохнул сильнее, и выдохнуть не смог: дым не желал покидать тело.

И взгляд Рисс изменился. Больше не излучал игривого интереса, стал вытесняющим настолько, что искатель всем естеством захотел покинуть место, уйти куда угодно, хоть провалиться под землю, и тот ощутил сильный толчок; чужака будто выбили из тела, и он перестал ощущать себя в пространстве; пересек грань физической оболочки, а следом и разума.

– Что со мной? Тела не чувствую.

У тебя его нет.

Тьма разрасталась, становилась сильнее, нависая черной тучей. Воцарилась тишина, и мысли стали чистыми, как утренняя роса. Бренность его не заботила больше.

– Что это?
– спросил он; даже с пыльцой не испытывал ничего подобного.

Легко и изящно - как близорукий

вдевает нить в иглу, - Мать насылала абстракции образов, благодаря которым человек тоньше ощущал и понимал ее. Цой незримо ощутил границу края, пересечь которую отчаянно желало все его естество; он испытал сильное желание избавиться от черты, а когда удалось - все происходящее осозналось максимально четко и явно, обострилась чувствительность. Мать будто бархатной кистью касалась струн его понимания, смахивая все ненужное, точно пыль. Состояние полного покоя, в котором Обелиск общался с человеком на равных, так, словно говорил сам с собой. Коптук - сгустки червей, которым искатель не успел придумать названия, - ловят и питаются насекомыми, многие из которых ядовиты. Языки впитывают и перерабатывают токсин, а бледнолицые высушивают их и измельчают, если хотят получить баундот - то самое крошево, что Рисс щедро отсыпала в жаровню, - помогающее лучше понимать Мать.

Сознание и все естество человека растворялись в пространстве и вскоре стали самим пространством. Он был подобно песчинке - крохотной, но очень важной, как и все прочие, - гонимой ветром по волнам дюн нескончаемой пустыни, и ветра отнесли его в самое начало пути - в ледяную расщелину, через которую попал в Обелиск. Вновь из-под земли выросли силуэты пепельноволосых, орущих на невидимого наблюдателя, желая прогнать. Появилась и женщина, родившая ребенка. Возникли и тронутые. Он рисовал их в воображении грубыми линиями угольков, какими привык нацарапывать Монструм, и все смотрели и кричали так, будто видели его перед глазами.

Понимаю, как выбрался. Видишь их истинный облик?..

– Нет. Знаю, что он ненастоящий, - искатель не обладал талантом рассказчика и как умел, донес до понимания Матери их первую встречу с наебабой; названия, придуманного каторжанами, Мать понять не могла, и человеку пришлось называть их привычным для нее именем - вакхра.

В первый раз и он поддался искушению и обманулся дивным обликом, увиденным в дремучем лесу; образ искажался по мере приближения, становясь все более ужасающим и неточным: блестящие волосы набухали и меняли цвет от серебряного к черному, оборачиваясь грязными зловонными зарослями, губы расплывались акульим оскалом, проступали уродливые клыки, а на тоненьких руках открывались дыры. Теперь искатель знал, что вакхра не могла полностью нащупать и выудить образ пепельноволосой, ведь человек сам его толком не помнил. Цой голыми руками выбил из нее жизнь, так и не узнав, кем была девушка, и не увидел лица, скрытого волосами. И снизошло озарение: все то, что он успел вобрать за чертой, сжалось и втянулось обратно. Чужак понял, почему вокруг так мало мужчин и столько женщин, взваливших на свои плечи все от добычи до защиты очага. Мужчины уходили и не возвращались, попадая в сети вакхра и женщины хранили оставшихся, как самое ценное, - продолжателей рода.

– Что их так озлобило?

Они не ведают, что творят, объясняла мать, пока он бродил меж тел наебаб и тронутых. Живут в иллюзиях, насаживаемых вакхра: чтобы один стал другому врагом, достаточно представить, что перед тобой обыкновенная тварь, которую можно и нужно убить. Мужчины не видели в них женщин и людей, только монстров. Мстительные по природе вакхра овладели искусством в совершенстве; их принцип общения схож с запахами Матери, но токсин порождает агрессию, вытесняет волю и здравый смысл, оставляя лишь слепую злобу.

Искатель почему-то вспомнил Кару и то, как она собиралась взять Казематы. Предложил подобное Матери - собраться кучей и людонуть вакхра. С такой как Рисс в этом не будет никакой сложности, думал искатель и оказался не прав. Запахи Матери ослабевали к гнездовью

вакхра, там она не могла до них дотянуться, как не могла и направлять, и оберегать множество бледнолицых одновременно. Учится понемногу с каждым приходом воды, а силы Рисс быстро истощают ее.

– Так отпугни зверей.

Не прислушиваются. Ими движут инстинкты, только немногих могу обмануть.

Цой точнее воссоздал в памяти - и провел Мать с собой, - толпу наебаб, окружавших разродившуюся женщину и к Тронутому, что склонился над ней, но, как не старался, не мог вспомнить образ младенца.

– Я видел женщину. Она родила, - по телу прошел холодок; охватили страх и отвращение, к сгустку жизненной силы, что едва успел окрепнуть. Чужака выворачивало от мысли, которую никак не удавалось нащупать и объяснить.

Не женщина.

– Я вижу всех наеба... Вакхра, пепельноволосыми, но не ее. Это женщина, - настаивало убежденное в собственной правоте сознание искателя, вплетенное в энергию Матери, и в него, точно кол, вонзилось непринятие.

Нет. Это Ла вара Вакхра. Королева. Умеет глубже проникнуть в тебя, найти образ более близкий.

Вакхра, нашептывала Мать, пока человек ощущал злобу, граничащую с ненавистью, не имели особей самцов, но пластичность генов позволяла приспособиться, брать семя других и выращивать. Искатель, далекий от всего этого, задал вопрос, ответ на который был более интересен и прост в понимании:

– Чей облик она приняла?

Матери. Настоящей. Женщины, которая вырастила тебя.

– Я ее не помню, - а сам мысленно выдохнул, обрадовавшись тому, что пришел в мир по-человечески.

Мозг помнит. Королеву нужно разрушить. Тебе хватит сил.

– Почему?
– руку прожгло в месте, где зрела нечистота. Цой буквально ощутил, как черная паутинка, питаясь им, отвоевала себе еще пару миллиметров его тела.

Думает, что будет сопротивляться мне, как ей. Не пустит меня в твою голову.

– Пустила же?..

Я не угроза.

Нечистота вновь шевельнулась.

Не хочу подчинить тебя. Ла вара Вакхра хочет. Хочет направить против меня. Как тех, кто ушел. Хочет убить.

– За что?
– и осознав причину, проговорил полусебе: - За то, что Они пленили их, изучали, пытаясь найти способ размножения, без ущерба другим видам.

Мстят.

– А если убьют?

Чужака скрутило и уволокло по неосязаемому естеству Матери, пока перед глазами из неряшливых мазков не образовалось Ядро; совсем как арах - бесчисленное множество колец, наслоенных друг на друга, крутились все быстрее, и где-то там, внутри, спрятано его прошлое. Казалось, он почти нащупал Слепок - протянись и получишь, - и белый свет, что проступал меж колец, накалился докрасна. Сознание искателя вновь извилось спиралью и его отпружинило далеко-далеко, под самые облака, а внизу, как на ладони, простирались нескончаемые, вечно зеленые земли Каторги и черный порез в самом центре лабиринта Старого города - Обелиск. Услышал множество голосов; каторжане считали, что сами призраки охраняют его, но теперь знал, что все голоса до единого принадлежали Матери. Капли дождя падали вниз. День раз за разом сменялся ночью; все заливало то солнцем, то луной. Гремел гром, отплясывали молнии. Дождь прекращался и начинался вновь, пока из пореза не расползлась Зима. Сильнее обычной; густой туман скрыл Обелиск, вспыхивали зарницы, что-то грохотало и трещало внутри. Белая мгла надвигалась гулом и багровела, подминая Каторгу утробистыми тучами. Цой спутал стук крови в висках с обезумевшим стадом, что неслось прочь в попытках спастись от погибели. Безумная боль разрывала тело с каждым вдохом. Алый туман поглощал один Дом за другим и его сотрясло немыслимым криком каторжан, а туман все полз и полз, окрашивая красным пустоши Пепелища, гнав перед собой ор крикунов - предвестника Конца Всему, а когда все кончилось, и Зима развеялась, не осталось ничего, кроме иссушенной земли, укрытой сине-белой коркой, поблескивающей в солнечных лучах; и даже после всего - в этом было нечто прекрасное, вселявшее не только страх, но и очарование.