Цугцванг

Тес Ария

«Сама виновата. Ты сама дура!»

Может по итогу я и заслужила все это? Это плата за свою тупость, как особое наказание. Дело то не только в работе, так со всеми здесь, словно я — чужеродный объект, попавший в организм, клетки которого это чувствуют и пытаются уничтожить «незваного гостя». Может показаться, что я перебарщиваю, но вот еще один пример: рядом со мной живет женщина в возрасте, которая работает учителем. Так вот, она приходит ко мне стабильно раз в два дня, чтобы наорать за «шумность» и «нежелание убирать за собой на кухне», которой я в принципе не пользуюсь. Что касается «шумности», может ее бесит сам факт того, что я дышу? Не знаю, и не хочу знать.

Мне

плевать. Каждый раз когда кто-то начинает со мной взаимодействовать, я замыкаюсь внутри и молчу — мне нечего сказать этому миру, который так жестоко предал и разрушил мое сердце. Что еще может быть? Разве в принципе может существовать что-то хорошее? Сомневаюсь.

Вздыхаю и натягиваю свою уродливую шапку с пушистым помпоном почти на самые глаза, чтобы не видеть себя в отражении зеркала. Это пунктик, который у меня появился — мне стыдно смотреть на себя. За ним следует еще один — я намерено купила максимально неприглядные вещи из всех возможных. Не хочу привлекать внимание к своей персоне, особенно мужское. Оно мне ничего хорошего не принесло.

Тогда, в последний день в Москве, после моего «побоища по наследным яйцам», в гостиницу вернуться я не решилась. Во-первых, там и не было ничего особо ценного, я успела собрать только необходимый минимум до того, как моя сестрица объявилась. А во-вторых, страшно. Максимилиан, может, и был выведен из строя, но кто сказал, что это продлится долго? Точного то времени я не могла рассчитать, а значит это по всем фронтам неоправданный риск.

Было страшно. Я стояла в центре оживленной Москвы, в толпе людей, а чувствовала себя такой одинокой, такой…ничтожной. Девочкой без будущего, планов, опозоренной и униженной, даже без банальных средств к существованию! Ничего не осталось. Единственным вариантом и было ехать в Химки, где чтобы оградить Крис от последствий своих действия, я сняла комнату. Просто смешно. Я пыталась защитить человека, который тоже поучаствовал в моем сожжении…

«Может лучше и поехала бы с Костей?» — возможно тогда со мной всего этого не случилось… — «По итогу я все равно в бегах, но одна, и чем это лучше?»

Из-за своей гордости я лишилась всех денег тогда на набережной, и единственный выход продать сережки, которые мне подарила моя мамочка на мои шестнадцать.

«Мамочка…»

Я не могу выйти с ней на связь — сейчас она недоступна. Чтобы на сто процентов обезопасить Камиллу, было решено им вдвоем уехать и на какое-то время пропасть с радаров. Костя с маниакальной одержимостью относился к дочери, и его можно было понять. Моя мама тоже также относилась ко мне. Если бы у нее был хотя бы один процент из миллионов тысяч, при котором все сложится так, как сложилось — она бы не уехала. Она никогда и не оставляла меня, на самом то деле. Все это время мама жила в Рязани, но я сама убедила ее в том, что все у меня схвачено, что Крис — человек, которому можно верить…Ха! Поверила…

Мне остается только ждать…или уехать самой. На самом деле у меня есть план, но я столкнулась с двумя проблемами: во-первых, мой загранпаспорт скорее всего остался у Лили, а во-вторых, денег, которые я выручила с сережек, не хватило на билет до Японии, даже если я взяла бы самый дешевый эконом из всех возможных. Япония — это единственный мой глобальный выход, потому что там сейчас мой брат. На острове, которого даже на карте нет, продолжает учится «быть нашим отцом», и мне известны все ориентиры — это и был мой «на всякий случай», если Петр Геннадьевич совсем трёхнется и развяжет себе руки.

Забавно, но по всем показателем трёхнулся не он, и руки развязал не он, и беспокоиться нужно было не о нем. Властелин мира все еще в Новосибирске, у него появились более важные занятия, нежели моя непокорная задница — спасти свою драгоценную

репутацию. Тогда то я не врала ему, его действительно облапошили по всем фронтам. Все вообще сложилось шоколадно: чертова выродка убили, Александровский погрузился в изучение архивов, где последние махинации были, как на ладони, так как никто больше не боялся и не пытался их скрыть. Думаю, что мой план по итогу сработал даже лучше, чем я думала — Властелин мира психует, что его посмели обмануть да еще и так открыто, а Ревцов думает, что его сына убил бешенный миллиардер, который наконец вытащил голову из задницы и прозрел. Наверно по итогу это будет война каких не видело высшее общество последние лет «никогда» — может даже повезет, и они оба друг друга уничтожат?

Надеюсь, что так и будет, но также надеюсь, что это все я увижу уже не из Москвы. Да, мне не хватило денег, которые мне дали в ломбарде, и да, мне пришлось потратиться на вещи «первой» необходимости, но я смогла кое что отложить. Буду надеяться, что цены спадут после Нового года, а к тому времени все немного поуляжется, я подкоплю еще немного денег и смогу таки улететь. Это моя последняя надежда…

Выдыхаю, натягивая кислотно-салатовый пуховик, который я тоже купила по особой причине. Его самый нелюбимый цвет — салатовый, а для меня это была возможность ни в коем случае не быть девушкой, которая могла бы его хоть как-то привлечь. Я даже волосы себе отрезала с этим настроем, а он их очень любил. В основном потому что удобно было наматывать на свой кулак, чтобы делать со мной все, что ему хочется и как хочется, но это уже история…

…От которой снова в глазах появляются слезы.

«Твою мать…»

Ненадолго прижимаюсь спиной к своей двери, в тишине и темноте стараясь уровнять дыхание. Не хочу рыдать. Я делала это почти всю ночь, пока куталась в одеяле, как в коконе, чтобы отгородиться еще и от очередной попойки с русским роком на полную катушку.

«Интересно, а эта училка ходит и к ним отчитывать за «шумность», или этот спич только для меня?»

Усмехаюсь еле-еле, а потом отрываюсь от своего места — хватит, надышалась, пора и честь знать, а то опоздаю.

Ах да, кстати, у меня сегодня еще и день рождение, и единственный подарок, который у меня есть: Максимилиана я больше не видела. Надеюсь, что мой отъезд из города поможет ему наконец понять: клала я на его репутацию с прибором. Я хочу, чтобы обо мне просто все забыли…

***

Мерно и спокойно раскладываю йогурты по своим местам, когда боковым зрением вижу движение справа. Я не смотрю кто это, потому что по запаху кислой малины и сигаретного дыма понимаю — это Катя. Она стоит у хлебного отдела с еще одной нашей коллегой и смотрит на меня, что я чувствую, и когда слышу смех понимаю — очередная усмешка прилетает мне в спину.

Знаю, что это именно усмешка. Я для них что-то вроде груши для битья, как в принципе для всех в этом мире, судя по тому, что привело меня в Химки. В носу снова начинает колоть, но я держусь, потому что еще десять коробочек и я смогу пойти покурить. Кстати да, теперь я начала курить. Раньше этого никогда не делала, потому что сигареты очень плохо влияют на голос, а он, не смотря на то, что я не люблю петь, все же больше плюс, чем минус. Сейчас в этом плюсе отпало всякая необходимость. Я до сих пор уверена, что на сцену больше не выйду, потому что когда думаю об этом, меня начинает тошнить. По началу я надеялась, что меня просто переклинило, но затор в голове глобальный, тот что вряд ли рассосется до конца моих дней, а сигареты помогают. Они успокаивают. Иногда проснувшись среди ночи, я подолгу смотрю из своего окна, медленно скатываясь в свою личную, непроглядную тьму, и тогда я чиркаю зажигалкой. Мне действительно становится легче и проще…