Цукерман освобождений
Шрифт:
На этой ноте можно и попрощаться.
– Но вы, – воскликнул Пеплер, увидев, что Цукерман встает, – съели только половинку сэндвича! – Нет времени. – Он показал на часы. – Меня ждут. У меня встреча.
– Прошу прощения, мистер Цукерман. Вы уж меня извините.
– Удачи с мюзиклом. – Он пожал Пеплеру руку. – И во всем остальном удачи.
Пеплер не мог скрыть, что расстроен. Пеплер вообще ничего не мог скрыть. Или это способ скрыть все? С ходу и не решить, и вот – еще одна причина уйти.
– Огромное спасибо. – А затем, приниженно: – Слушайте, от высокого к низкому…
Что теперь?
– Вы
Это что, шутка? Издевка?
– Никогда не могу удержаться, – объяснил он. – С детства у меня такая заморочка.
– Да ради бога, – сказал Цукерман, – не стесняйтесь.
– Вы правда не хотите…
– Нет-нет.
Он не сводил глаз и с недоеденной половинки сэндвича. И он не шутил. Был слишком сосредоточен. – Ну, раз уж я начал… – сказал он с самоуничижительной улыбкой.
– Да конечно.
– Видите ли, у них в холодильнике нет еды. Я рассказываю в магнитофон все эти истории, и меня начинает мучить голод. Просыпаюсь посреди ночи, вспомнив, что забыл что-то наговорить, а есть нечего. – Он завернул половинку сэндвича в салфетку. – Все доставляют на заказ.
Но Цукерман уже отошел от столика. Оставил на кассе пятерку и двинулся дальше.
Пеплер нагнал его двумя кварталами западнее, когда Цукерман стоял у светофора на Лексингтон-авеню.
– Еще последнее…
– Послушайте…
– Не беспокойтесь, – сказал Пеплер, – я не стану просить вас прочитать мою книгу. Я хоть и псих, – это признание он подчеркнул, легонько стукнув Цукермана в грудь, – но не окончательный. Никто не просит Эйнштейна проверить банковские выписки.
Лесть на писателя не подействовала.
– Мистер Пеплер, что вам от меня нужно?
– Я просто хотел узнать, как по-вашему, такой проект подойдет продюсеру вроде Марти Пате? Потому что его-то он и заинтересовал. Я не стал бы упоминать имена, ну да ладно – это он и есть. Меня не столько деньги беспокоят. Я не дам обвести себя вокруг пальца – и одного раза хватит, но пока что черт с ними, с деньгами. Меня другое волнует – могу ли я рассчитывать, что он честно расскажет о моей жизни, о том, через что я проходил в этой стране всю свою жизнь.
Издевательство, предательство, унижение – Цукерман ясно видел, через что Пеплеру пришлось пройти, безо всяких «размышлений».
Цукерман высматривал такси.
– Ничего не могу сказать.
– Но вы же знаете Пате!
– Никогда о нем не слышал.
– Марти Пате. Бродвейский продюсер.
– Не знаю такого.
– Но… – Он походил на какое-то крупное животное, которому на бойне стукнули по голове, оглушили, но не до конца. Вот-вот начнется агония. – Но… он вас знает. Он с вами знаком – через мисс О’Ши. Вы все вместе были в Ирландии. На ее день рождения.
Светские хроникеры назначили кинозвезду Сезару О’Ши и писателя Натана Цукермана «парой». На самом деле Цукерман видел ее не на экране, а в жизни один раз: ужинал с ней у Шевицев дней десять назад.
– Да, кстати, как поживает мисс О’Ши? Мне бы хотелось, – сказал Пеплер, и взгляд его стал вдруг мечтательным, – сказать ей, хотелось бы, чтобы вы сказали ей это от меня, что она настоящая леди. Мнение человека из публики. На мой взгляд, она единственная настоящая леди в нынешнем кинематографе. И что бы кто ни говорил, мисс
– Я ей передам.
Самый простой вариант. Чтобы не углубляться. – Во вторник лег поздно – она была в ночном шоу. «Божественное предназначение». Еще одно невероятное совпадение. Посмотрел передачу, а потом встретил вас. Я смотрел ее с отцом Пате. Помните папашу Марти? По Ирландии? Мистера Перльмуттера? – Смутно.
Пусть уж так, лишь бы унять его: слишком он перевозбудился.
Сигналы светофора успели смениться уже несколько раз. Цукерман пошел наконец по переходу, Пеплер – за ним.
– Он живет с Пате, в их городском доме. Вы бы там много почерпнули – для описаний интерьеров, – сказал Пеплер. – На первом этаже офис. В холле сплошь фотографии с автографами. Видели бы вы, кто там. Виктор Гюго, Сара Бернар, Энрико Карузо. Марти их поставляет один дилер. Имена первого ряда – в огромном количестве. Люстра из чистого золота, портрет Наполеона маслом, бархатные шторы до полу. И это только в офисе. В холле – арфа, просто себе стоит. Мистер Перльмуттер говорит, Марти сам руководил оформлением интерьеров. По фотографиям Версаля. Весьма ценная коллекция вещей Наполеоновской эпохи. Даже стаканы с такой же, как у Наполеона, золотой каймой. Наверху, где, собственно, Марти живет-обитает, все самого современного дизайна. Красная кожа, приглушенный свет, черные как смоль стены. Растения как в оазисе. Видели бы вы ванную! Свежие цветы в ванной! Счет за цветы – тысяча в месяц. Унитазы в форме дельфинов, ручки везде позолоченные. А еда вся на заказ, даже соль и перец. Никто ничего не готовит. Никто не моет посуду. У него там кухня на миллион долларов, но ею никогда не пользуются – разве что налить воды, чтобы запить аспирин. На телефоне – прямой набор ресторана по соседству. Старик звонит, и в мгновение ока – шиш-кебаб. С пылу с жару. А знаете, кто там еще сейчас живет? Она, конечно, то приходит, то уходит, но именно она впустила меня в понедельник, когда я заявился туда с чемоданом. Показала мне мою комнату. Нашла мне полотенца. Гейл Гибралтар.
Это имя ничего Цукерману не говорило. Думал он только об одном: если так и будет продолжаться, Пеплер потащится за ним до самого дома, а если поймать такси, Пеплер залезет туда с ним.
– Не стоит из-за меня отклоняться от своего маршрута, – сказал Цукерман.
– Ничего страшного! Дом Пате на углу Шестьдесят второй и Мэдисон. Мы почти соседи.
Откуда ему это известно?
– Вы такой дружелюбный человек, да? Я боялся просто подойти к вам. Сердце колотилось. Думал, у меня духу не хватит. Я читал в «Стар-леджере», что, когда поклонники стали вас слишком уж донимать, вы ездили в лимузине с опущенными шторками и с двумя громилами-телохранителями.
«Стар-леджером» называлась утренняя газета Ньюарка.
– Это про Синатру.
Пеплеру ремарка понравилась.
– Да, критики правду говорят, вы можете срезать одним словом. Разумеется, Синатра – он тоже из Джерси. Родился и вырос в Хобокене. До сих пор туда ездит навестить мать. Люди просто не понимают, как нас много.
– Нас?
– Парней из Джерси, ставших притчей во языцех. Вы ведь не обидитесь, если я съем сэндвич прямо сейчас? Трудно его нести – он истекает жиром.
– Как вам будет угодно.