Цунами (др. изд.)
Шрифт:
Офицеры расхвастались потом в Шанхае и в Гонконге про удачные переговоры и про обещание, данное японцами. Преувеличенные сведения об успехе русских передавались европейскими купцами. Американцы приняли эти известия очень серьезно и сразу взялись за дело. Первое в истории соревнование между русскими и американцами, и что же теперь? В газетах есть сообщения, что американцы уже заключили договор. Как они действовали? Подробности пока неясны.
Чего только не пришлось наслушаться у своих берегов за эти два месяца. «Они злы здесь, словно сидят со связанными руками и ненавидят мое посольство больше, чем французов. Карл Васильич им мешает! Что они только
– Дьячков, ты, говорят, знаешь по-японски? – спрашивал адмирал у низкорослого смуглого казака.
– Маленько обучился.
– Где же ты учился?
– В крепости жил на Сахалине всю зиму.
– Да, я знаю! Что же ты там делал?
– Мне их благородие, господин Буссе, [35] велел быть переводчиком.
– А ты?
– Я старался, ваше превосходительство.
– Будешь учиться и дальше.
– Рад стараться, ваше превосходительство.
35
… их благородие, господин Буссе… – Майор Н. В. Буссе, участник экспедиции Невельского, весной 1854 г. был назначен «временным правителем» острова Сахалин.
– Были у тебя знакомые японцы?
– Много было.
– Как же они с тобой обходились?
– Очень хорошо, ваше превосходительство. Да со мной все хорошо. Чего с меня возьмешь!
Адмирал вызвал Лесовского и отдал приказание:
– Молебен перед отходом. Туман разойдется, и пойдем.
Утром Дьячков стоял в строю. Сам он не пел, но слушал и чувствовал всю красоту пения. Как-то легче идти после такой торжественной службы. Нравилась ему и набожность адмирала. И капитан молился! Еще молодой, а, говорят, живодер, всем зубы чистит.
– Дождь был? – спрашивает кто-то тихо.
– Ты что?
– Почему палуба мокрая? А небо ясное, как летом.
– Да, вёдро.
«Все кончено, господа! – хотелось бы сказать адмиралу, обратясь к офицерам. – Прощай, наша верная „Паллада“! Обошла вокруг света и теперь встала без мачт в пустынной гавани подле крестов наших первых открывателей!»
Адмирал перекрестил на прощание урядника и своего унтер-офицера, обнял их и поцеловал.
Шлюпка отвезла их на берег. Мокрушев и Пестряков выпрыгнули на песок.
Когда на буксире гребных судов «Диана» пошла к выходу из гавани, на берегу, среди пеньков, грянул залп. Матросы в куртках и забайкальцы в папахах и полушубках, туго затянутых ремнями, салютовали, подняв вверх штуцера и кремневые ружья.
Адмирал ушел в каюту и задумался над картой, вычерченной поручиком Елкиным.
Вскоре корабль начало покачивать. Наверху слышался надежный голос Степана Степановича.
«Диана» почувствовала первые удары морских волн…
Глава 3
ПЕРЕХОД В ЯПОНСКОМ МОРЕ
Серый осенний день. Море чуть морщится и кажется под серым небом маленьким, как небольшое озеро. Ровная
В Японском море довольно прохладно. Адмирал не хочет снова идти в открытый для «варваров» порт Нагасаки. «Диана» идет к Сангарскому проливу в Хакодате. Этот порт у дальнего выхода из пролива в океан должен быть уже открыт для иностранцев, по заключенному с американцами договору. «Да, любопытно, – думает Алексей Сибирцев, – откроется ли Япония? Даже себе не веришь! Однако идем!»
36
… под бушпритом… – Бушприт, бугшприт (голл. boegs-priet) – горизонтальный или наклонный брус, выставленный вперед с носа парусного судна, служит для вынесения вперед носовых прусов.
Ночью Алексей стоял на вахте. Делали обсервацию, и получается, что остров Матсмай [37] близко. Какая-то будет погода! Сегодня пятница. Вышли из Императорской в прошлую субботу. Позавчера «Диану» прихватил прошедший стороной шторм.
– Идемте в кают-компанию, господа, – появляясь на палубе, сказал лейтенант барон Шиллинг, обращаясь к свободным от вахты юнкерам Лазареву и Корнилову, которые о чем-то говорили горячо.
– На выставку, Алексей Николаевич, – подходя, сказал штурманский поручик Елкин, – посмотрим новые произведения Можайского!
37
Теперь – Хоккайдо.
Елкин белокур и белобров, как альбинос, от этого румяное лицо его кажется красным как кумач.
– Рад, что ошибся в своих предположениях и зря побрюзжал? – ласково спросил Сибирцев, беря Петра Ильича под руку.
Елкин скатился по трапу и, не сбавляя шага, пошел по кают-компании:
– Знакомые вам ландшафты Императорской гавани… Портрет тунгуса Афони… Могилы наших солдат и матросов! Дагерротип с изображением капитана… Может быть, впрочем, – он сделал полный оборот, как в строю, – автор сам даст объяснения?
Александр Федорович Можайский сидел в кресле, выпрямив спину, как на параде. Он вытянул шею, держа в руке кисть, как ручку, с которой могло капнуть.
Ему, видно, хотелось пустить чего-то яркого в осеннюю желтизну хвойных лесов, на сопках обступивших трещины синих бухт. В одной из них с черными мачтами стояла «Диана», а поодаль – плоская, залитая солнцем пустая палуба «Паллады».
– Какая женщина, господа! Где вы нашли такую, Александр Федорович? Маг и волшебник!
– Господа! Адмирал не разрешит держать эту картину в кают-компании! – заявил толстый мичман Зеленой.
– Да в салоне у него висит лондонский лубок: красивая жена фермера гладит сытого петуха, – заметил лейтенант Карандашов. – Даром, что одета, а вполне неприлична!
– Так это вы японцам? – спросил Шиллинг.
– Говорят, главный их посол – любитель женщин и немножко циник, – не глядя на картину, заметил Можайский, все еще поглощенный своим пейзажем.
– Японцев не удивишь изображением голой женщины.
В кают-компании все стихло. Можайский сообразил, что вошел капитан.