Цусима (Книга 1, 2)
Шрифт:
Прохаживаясь под тентом по мостику, Миклуха выкуривал одну папироску за другой и изредка останавливался, задумчиво глядя сквозь очки вперед. Там шли корабли. На флагманском броненосце, где находился адмирал Небогатов, поднимались и спускались сигнальные флаги. Лучистое тропическое солнце немилосердно накаляло горячим зноем верхнюю палубу.
На мостик поднимался, медленно передвигая толстые ноги, старший офицер капитан 2-го ранга Мусатов, полнотелый блондин, среднего роста, с небольшой, гладко расчесанной бородкой. Ходил он вразвалку, как селезень, и при виде его матросы издали подшучивали: «Баркас плывет». Приблизившись к командиру, Мусатов вытянулся перед ним, приложил руку к козырьку и заговорил:
– Владимир Николаевич! Офицеры с радостью узнали, что мы скоро соединимся с эскадрой Рожественского. Вдобавок некоторые
– Благодарю вас, Александр Александрович. С удовольствием приду разделить с вами компанию за столом. Момент вышел самый подходящий для этого. Кстати, нам нужно будет поговорить кой о чем.
На баке группа матросов убирала палубу. От природы угрюмый и сосредоточенный человек, квартирмейстер Василий Прокопович молча наблюдал за ними. Около людей, похрюкивая, разгуливал пестрый боров. Матросы избаловали его сахаром, поэтому он всегда ходил за ними, выпрашивая подачку. И сейчас он не отставал от них, изнывая, от жары. Прокопович долга смотрел на борова хозяйским глазом и распорядился облить его водой. Один из матросов вооружился шлангом. С треском забила прохладная струя, под которую боров с удовольствием подставлял бока.
– Сюда… Калган, скорей… Только тебя не хватало, – крикнул один из матросов.
Каштановая дворняжка, любимица всей команды, виляя лихо закорюченным за спину пушистым хвостом, обежала людей, обнюхивая каждого из них и осторожно сторонясь лужи воды на палубе. Облитый боров пошел в сторону кормы, но ему преградил дорогу Калган. В игривой позе он остановился перед ним, с любопытством разглядывая тяжелую, неповоротливую тушу животного. Без всякой злобы, словно только для порядка, собака раза два тявкнула на борова, а тот на это тряхнул длинными ушами, попятился назад и уставился на нее маленькими и сонными, в белых ресницах, глазами. В загородке, прося корма, повизгивали еще две свиньи. Они принадлежали к китайской породе и отличались злобностью. Поэтому на палубу их не выпускали. Оставив в покое борова, Калган подбежал и к ним, носом потянул в себя воздух, но тут же замотал головой от запаха свиного навоза и расчихался. Точно обходя свои владения, Калган направился к большой деревянной клетке с утками. Они встретили его беспокойным кряканьем. Д он, потешно повернув голову набок, долго вглядывался в них, как бы дожидаясь, когда они замолкнут. Но утки, надрываясь, крякали часто и по-весеннему неуемно. Калган с подскоком громко один раз тявкнул на них, словно приказав им не шуметь, и побежал дальше от них по палубе.
На баке, тихо разговаривая между собою, появились минно-артиллерийский содержатель – квартирмейстер Илья Воробьев и боцман Григорий Митрюков. Вдруг Воробьев разразился таким смехом, что затряслась вся его здоровенная фигура. Он вынул из кармана лист почтовой бумаги и, повернув к боцману смуглое, с крупными чертами; лицо, заговорил:
– Ты не веришь, что у Звягина столько же ума в голове, сколько у нищего денег в кармане. А я удивляюсь, как это такого человека в кондукторы произвели. Вот полюбуйся, какими делами занимается мой непосредственный начальник. Сегодня утром я в арсенале убирался. Смотрю – под клеенкой письмо. Слушай, что Звягин пишет жене.
Прокопович, а за ним и матросы обернулись к разговаривавшим и прислушались. А Воробьев, широко улыбаясь, начал читать:
– «Милая Маруся. Бриллиант мой чистой воды. Пишу тебе из далеких стран. Плывем уже мимо Китая. Много насмотрелся я на невиданных людей и земель. Я ведь теперь дослужился до больших чинов и стал вроде как армейский полковник. И такое же большое получаю жалованье. Мне от всех почет. Много стало у меня подчиненных. Но есть у меня Воробьев – противный человек. Я его скоро выгоню. И вестового дали мне. Он мне чистит ботинки и одежду. А я его бью и все по морде…»
Боцман, русый и плотный человек, с выдающейся вперед грудью, откинулся назад и громким хохотом прервал чтение, приговаривая и давясь от приступов смеха:
– Ах, хвастунишка. Трус несчастный. Вот распотешил, пьянчужка, как балаганщик на ярмарке. Все смеялись, кроме Прокоповича, который мрачно протянул:
– Полковник, лыком шитый.
– Мы теперь разыграем его высокоблагородие, – добавил Воробьев.
Засвистала дудка и раздалась команда:
– Вино наверх.
Матросы
– Не знаю, как вас теперь величать, но не вы ли случайно обронили это?
Звягин, беря бумагу, со злобой посмотрел на Воробьева. Губы самозванного полковника задрожали, и на щеках выступили красноватые пятна. Он прошипел:
– Пакостник отверженный.
И быстро засеменил к люку под хохот боцмана и Воробьева.
В кают-компании буфетчик Егор Сорокин и вестовые заканчивали приготовления к торжественному обеду. Это помещение, расположенное в кормовой части корабля, было светлое и занимало место во всю ширину броненосца. Световой люк на потолке и иллюминаторы по бортам были открыты: в них проникали лучи тропического солнца, играя светотенями на белой эмали стен и переборок. Длинный стол, обращенный концами к бортам, был накрыт чистой скатертью и тесно заставлен посудой, бутылками, стаканами, бокалами и рюмками. Отражение солнца сверкало на хрустале и в стекле разноцветными блестками. С правого борта черным глянцем отсвечивало пианино, а с левого стоял диван. К носовой переборке были прикреплены полубуфет с мраморной доской, уставленной закусками, и книжный шкаф. В сторону кормы у переборки, отделявшей кают-компанию от командирской каюты, ничего не стояло. Ее украшал только один большой портрет. Из широкой рамы красного дерева строго глядели умные глаза старика в военно-морской форме павловских времен. На полотне масляными красками был изображен по пояс знаменитый русский флотоводец – адмирал Ф.Ф. Ушаков, славное имя которого носил броненосец. С левого плеча адмирала спускалась на правый бок широкая красная муаровая лента ордена Александра Невского, грудь его была в крестах, звездах и орденах – самых высших знаках отличия за боевые заслуги перед родиной, в руках он держал подзорную трубу. Больше всего в портрете поражало живое и мужественное выражение лица этого замечательного человека, непревзойденного в свое время стратега и тактика морских войн. Моряки знали еще одну удивительную особенность этого великолепного портрета: откуда ни зайди, хоть справа, хоть слева глаза Ушакова всегда были обращены на зрителя.
И сейчас, когда офицеры собирались в кают-компании на обед, каждого из них, входившего в дверь, адмирал как будто встречал пристальным взглядом. По традициям неписаного этикета люди рассаживались на определенные свои места: в конце стола – старший офицер, справа от него – командир, слева – старшие специалисты, а дальше – младшие офицеры. Все они были в чистых белых кителях.
Обед был приготовлен из свежего мяса и домашней птицы, что не часто случалось в походе. Настроение у всех было приподнятое. Люди радовались, что скоро встретятся с эскадрой Рожественского. Раньше они предполагали, что им, пяти небогатовским кораблям, придется самостоятельно пробиваться во Владивосток. В который уже раз опять на разные лады обсуждали предстоящую встречу с японцами. Но в речах теперь было больше бодрости и уверенности в победе, после того как стало известно, что эскадры скоро соединятся. Другие не скрывали трудностей, доказывая, что японский флот встретит их у своих берегов и что он в два раза сильнее русской эскадры.
Командир Миклуха-Маклай, обычно скупой на слова, сегодня как-то особенно повеселел и разговорился. Памятливый и начитанный, он мог в ударе обворожить интересной беседой. Обращаясь ко всем присутствующим, командир с воодушевлением заговорил:
– Господа, поздравляю вас с новыми известиями. И не будем сейчас спорить о том, кто кого сильнее или слабее. Будем помнить одно – мы, военные моряки, солдаты. Наша задача – сражаться, до конца защищать честь своей родины и, если потребуется, умереть. Но все вы знаете, что представляет наша эскадра и как она снаряжалась. В помощь второй эскадре нас послали под давлением общественного мнения. И наш корабль, которым я имею честь командовать, никогда не предназначался в столь дальнее плавание. Но все равно – сражаться мы будем. За этим идем. А в истории морских войн – об этом я именно сегодня, хочу напомнить – было множество примеров, когда количественно слабейшие били сильнейшие.