Цусима (Книга 1, 2)
Шрифт:
– Богу молились, дружок, – весело ответил Вася-Дрозд.
– Каждый воин и без молитвы прямо в рай попадет. Это давно всем известно. Значит, зря старались.
Открыли ящик, достали из него полбутылки коньяку и бутылку виноградного вина, а затем съестные припасы: хлеб, мясные консервы, вареные яйца, свежие бананы и ананасы. Выпивали прямо из горлышка и аппетитно закусывали. Коньяк был из дешевых сортов, но мы восторгались его крепостью: царапает горло, словно кошка когтями.
– Это я достало немецкого транспорта, – сообщил минер.
Вася-Дрозд, захмелев,
– Останусь жив – в Петербург поеду. Хочется мне на электротехнические курсы поступить. А потом дальше пойду, выше начну подниматься.
– Там только и ждут тебя, – заметил Бакланов, с хрустом, словно огурец, разжевывая ананас.
Вася-Дрозд загорячился:
– Ты, Бакланов, пень замшелый. Прокис от своей лени! А у меня другая натура. Если официально нельзя будет поступить на курсы, я сторожем при училище наймусь. Мне студенты помогут заниматься. Я слышал, народ они хороший, для нашего же брата забастовки устраивают. Ночи не буду спать, а своего добьюсь. Правда, Алеша?
– Правда, – подтвердил я, восторгаясь его энтузиазмом.
– Добьюсь своего! – почти выкрикивал Вася. – Ей-богу!..
– Поднимай выше ногу, а то споткнешься, – невозмутимо вставил Бакланов.
– Тьфу, медведь косолапый! Каждый раз он вот так. Только что хочешь взвиться, он раз тебя за крыло – и вниз.
Бакланов, покончив с остатками закусок, привалился к мачте и лениво процедил:
– Эх, как бы не дыра во рту, жил бы и жил и ни о чем бы не тужил.
Разговорились о предстоящем сражении. Минер начал нас обнадеживать:
– Я думаю, не так уж мы слабы, как многие говорят. Я даже предчувствую, что мы разобьем японцев.
– Это на правнуках Ноева ковчега? – спросил кочегар.
– У нас есть и новые корабли.
– Подожди, Дрозд, я тебе примерчик маленький приведу. В Кронштадте у нас остался старый-престарый утюг. Броненосцем называется он. «Не тронь меня» – название ему дано. Знаешь такой?
– Знаю. А дальше что?
– По-моему, всю эскадру нашу можно назвать так, только о маленькой прибавкой. «Не тронь меня, а то развалюсь».
– Вот и поговори с ним, с чумазым дьяволом!
Барабан загремел отбой: богослужение кончилось. Матросы поднимались на верхнюю палубу. Мы поторопились спуститься вниз. Некоторые, христосуясь, целовались. Спустя несколько минут корабль осветился электрическими люстрами. Команда, и офицеры выстроились на верхней палубе во фронт. Явился командир, капитан 1-го ранга Юнг, блестя золотыми эполетами. На его поздравления с праздником среди матросов раздались жидкие голоса:
– Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие!
Остальные зловеще молчали.
Командира нерешительности остановился, как бы намереваясь объясниться с командой. Но это было только одно мгновенье. Сейчас же досадливо дернул плечами и, круто повернувшись, вместе с офицерами ушел в кают-компанию. По-видимому, он так и не догадался о причинах изменения в настроении команды.
Матросы живым потоком направились к запасной адмиральской каюте, откуда артельщики выдавали каждому по одной пшеничной булке и по два яйца. Это было
Рассвет, как всегда в тропиках, наступал быстро, словно поднимался занавес, отделявший день от ночи. Звезды, дрожащие в темно-синей глубине неба, как золотые капли росы, теряли свою яркость, потухали, и все прозрачнее становилась высь, освещенная широким заревом восхода. Над бухтой, над неподвижной гладью воды, в зардевшем воздухе серебристой вязью закружились чайки, рассекая утреннюю тишину птичьим гомоном. На фоне неба четко вырисовывались бесплодные горы, их контуры с зелеными ущельями загорелись багряным отблеском, а на вершинах, высоко поднявшихся над простором океана, уже затрепетали первые лучи солнца.
По широкой бухте вокруг кораблей, оставляя на зеркальной воде колыхающийся след, скользили на своих узких челноках аннамиты. Весь их наряд состоял из куска пестрой материи, прикрывающей тело, из белой чалмы на голове. Приставая к борту наших судов они предлагало уток, кур, а также разные фрукты, гортанно выкрикивая при этом какие-то слова. Скуластые коричневые лица их улыбались заискивающей улыбкой нищих, а в узких прорезах век черные глаза, сверкая, загорались жадностью наживы.
На броненосце «Орел» один матрос хотел купить утку. Ему не позволили это сделать. Разобиженный находившийся немного под хмелем, он начал громко выкрикивать:
– Что же это, братцы, с нами так поступают? За свои собственные деньги – и я не могу ничего купить? Разве мы не люди?
– Мы для начальства хуже скотов, – поддакивали другие из команды.
Матрос усилил голос:
– Сами они, офицеры-то, всего себе наготовили, шампанское лакают. А нас для праздника хотят падалью, угостить. Слышите? Падалью!..
Он кричал долго, до тех пор, пока его не услышал вахтенный начальник. Последний позвал его на мостик.
– Ты что это так разоряешься?
– Я правду говорю, ваше благородие! – ответил матрос, дерзко глядя в глаза офицера.
– Молчать! Я арестую тебя!
Матрос крикнул, явно издеваясь над офицером:
– Христос воскресе, ваше благородие!
Через пять минут он уже сидел в карцере.
Собственно говоря, в глубине души мы больше злорадствовали, чем отчаивались, что так случилось. Прежние обиды, какие мы переносили от начальства, не были так ярки, и к ним трудно было придраться. Другое дело теперь. На первый день пасхи для нас к обеду приготовили дохлятину. Это была такая чудовищная несправедливость, которая била в глаза своей очевидностью. Нельзя было не возмущаться. И в разговорах матросов на разные лады варьировалась покойница-корова, команда все больше и больше накалялась. А тут еще арест матроса подлил жару. Во всех палубах поднялся галдеж. Хотели разбить офицерский винный погреб, но начальство, прослышав об этом, поставило туда часовых.