Cвастика и Пентагон
Шрифт:
Там они упали с покорным стуком, задумчиво повинуясь капризной воле хозяина. И снова ему стало их жаль – они лежали как два черных крокодильчика, глядя на него дырочками для шнурков.
Он поднялся к ним, взял в руки и тут же отбросил – они упали на пол в некоем полутемном коридоре.
И опять он пожалел их…
Наконец он понял, что ботинки куда-то «ведут » его. Он оказался в коридоре с несколькими высокими облезлыми дверями. Он стал открывать двери и заглядывать внутрь: все комнаты были пустые, ветхие, сквозь пыльные окна мутно пробивался яркий солнечный свет и шум южного города.
Но в этих комнатах
В первой комнате ботинки были построены большим крестом. Ботинки (все ношеные, но хорошо вычищенные) тесно стояли парами. Здесь были не только мужские, но и женские туфельки, детские сандалии, даже тапки. Во второй комнате обувью была выложена пятиконечная звезда.
В третьей – звезда Давида. Он приоткрыл дверь в комнату номер пять. Там находился сложенный из туфель полумесяц. Все знаки были строго симметричны.
Свастика размещалась, как и следовало ожидать, в комнате номер четыре. Как и другие знаки, она складывалась из ботинок, но кончик ее оставался недостроенным – не хватало одной пары.
Курский бережно поставил свои ботинки в недостроенный угол свастики. Теперь она стала завершенной, полной. Видимо, ботинки с самого начала стремились сюда, оттого и вели себя так странно.
Курский хотел тихо выйти, но оглянулся – его ботинки по-прежнему с любовью смотрели на него своими дырочками для шнурков. Он вернулся, вдел ноги в ботинки, не сдвигая их с того места, которое они занимали в составе свастики. Он встал неподвижно в конце одного из сегментов свастики и более не ощущал потребности в движениях.
Он знал, что отныне и навеки он будет стоять здесь неподвижно, в этой пустой старой комнате, не ведая ни усталости, ни скуки, ни смерти…
«Я остаюсь с вами. С вами», – с этим шепотом, обращенным к ботинкам, он и проснулся, с лицом, осыпанным странными легкими слезами, как если бы слезы были хрустящими и полыми пузырьками, наподобие воздушной кукурузы, которую едят в кино.
В автомобиле Цитруса все неуловимо изменилось, словно это был совершенно другой автомобиль – другой марки и конструкции. Изменились и все люди в машине. Изменился и мир вокруг.
Лицо Солнца теперь откровенно излучало золотой свет. Отсветы этого сияния золотыми лепестками проносились и парили во внутреннем пространстве машины. Лицо Ветра, наоборот, казалось темным, волосы на голове его шевелились, он сидел, округлив глаза и надув щеки, словно удерживал в себе вихрь.
«Майор Вихрь», – подумал о нем Курский.
Цитрус казался древним рыцарем или, наоборот, космонавтом. Во всяком случае, голову его увенчивал шлем со странными грибообразными отростками. Мальчик Корнеев, сидящий на переднем сиденье, светлел и смеялся, как некий живой одуванчик, которого щекочут стрекозы и мелкие феи.
Они вышли из машины и пошли по тропе сквозь лес, который, казалось, целиком был насыщен играющими светлячками. Мальчики шли впереди, Солнце взяла Онта за руку.
– Что тебе снилось, Онт? – спросила она шепотом.
– Мне снились ботинки.
– Много ботинок?
– Очень много, мое Солнце. И они складывались в знаки.
– Ботинки – это следы. Ты же следователь, Онт. Ты идешь по следу, не так ли? Наконец-то ты взял верный след.
Она засмеялась.
– Где мы? – спросил
– Мы на Мангупе, очень высоко над уровнем моря. Идем по тропе жрецов. Слева и справа от этой тропы лежат древние кладбища тавров.
Действительно, на склонах среди невысоких деревьев виднелись надгробия, какие-то заросшие лишайниками камни, и что-то вертелось и реяло в траве между могил, как будто духи тавров, существа размером не больше сусликов, плясали там, свившись в хороводы и цепи.
– Что было в гранатовом соке? – спросил Онт.
– Вот это, – Солнце протянула ему открытую руку – в центре ладони, там, куда сходились линии сердца, жизни и ума, лежала знакомая ему маленькая белая таблетка с выдавленной свастикой.
– Это очень молодое вещество, совсем новое.
Оно существует лишь несколько лет. Его назвали «севастикапа» – свастика собирающая. Но это веСВАСТИКА щество-младенец возвращает в очень древние и забытые миры. Возвращает в золотой век.
Солнце вдруг подняла руку ко рту, сжала таблетку своими ровными белыми зубами, затем обняла Онта и поцеловала. В момент поцелуя она раскусила таблетку пополам – половинка таблеткисвастики оказалась во рту Онта, другая половинка – во рту Солнца.
Оба проглотили свои половинки. Курский не поступил бы так, но здесь уже не было Курского.
Был Онт.
Ветер унес облака, и полная обнаженная луна сияла в зеленоватом небе. В почти фотографическом свете этой луны они увидели пещерный город: скалы были словно изъедены термитами, кое-где под сводами пещер горели костры, и таинственные фигуры сидели возле них. Как в подзорную трубу, Онт увидел их отдаленные лица в микроскопических подробностях, у некоторых перья торчали в волосах, а на лбу были нарисованы лабиринты, другие читали книги и курили или танцевали голые вокруг костров. Отзвуки песен, тамтамов, смеха и камланий – все это вместе с эхом блуждало между скал и уносилось ветром. Что-то страстное и, наоборот, отрешенное от страстей сплеталось и расплеталось на этом плато, напоминающем колоссальную пятипалую ладонь, протянутую луне. Кое-где в зеленой траве между валунов, завернувшись в одеяла, лежали на земле парочки, отдающиеся любви, и тут же восседали аскеты, застывшие в позе лотоса. Какие-то девушки, обходящиеся, несмотря на дикий холод, почти без одежд, тихо белели и исчезали между скал, и если случалось взглянуть в их вдохновенные лица, то становилось понятно, что они или же съели нечто, превращающее их в античных нимф, или же так долго пили лишь воду горных ручьев, что стали святыми.
Они шли по тропе, пока не подошли к краю плато. Здесь высилась небольшая скала, напоминающая формой лежащего льва.
– Познакомьтесь, Онт, это Львиный Бог, – сказала Солнце. – За ним находится место Ритуала.
Онт зачарованно смотрел на голову Львиного Бога – она была огромна, камень, тесно испещренный складками, действительно очень напоминал львиную гриву.
– Львиная грива, – произнес Онт зачарованно.
– Когда-то я читал такой рассказ…
– Львиный Бог – живой, в лунные ночи голова его смотрит вправо, а в безлунные – влево. Он охраняет нашу Площадку, и если кто-то захочет проникнуть сюда с целью осквернить священное место, Львиный Бог убивает такого человека: его потом находят упавшим со скалы. Иногда эту скалу называют Божий Лев, но это в безлунные ночи.