Цвет цивилизации
Шрифт:
– Это вы? – сказал Мевиль, не поднимаясь. Торраль и Фьерс вошли.
Конгаи, угодливо-почтительна перед господином, улыбнулась посетителям гримасою губ и кокетливым взглядом из-под опущенных ресниц.
Когда они встречались, между ними никогда не бывало сердечных излияний. Их дружба была только сходством взглядов и интеллектов, ассоциацией одинаковых эгоизмов, соглашением, заключенным только для того, чтобы каждому легче было достигнуть максимума счастья. К чему же ребяческие и лживые рукопожатия?
– Семейная
Они поговорили кое о чем. Фьерс сообщил политические новости дня: в них было мало хорошего, с точки зрения д'Орвилье, который продолжал предсказывать катастрофу. Военные упражнения всякого рода следовали на «Баярде» одно за другим, и вся эскадра была охвачена воинственным возбуждением.
– Старческий трепет? – спросил Торраль. Фьерс отвечал нерешительно:
– Я так думал сначала. Теперь я, право, не знаю.
Его удивлял непрекращающийся алармитский шум вокруг, – и, в особенности, сосредоточение английских эскадр во всех океанах земного шара.
– В конце концов, – заключил он, – если б Англия и задумывала напасть на нас, неожиданным это нападение не будет.
– Увы! – вздохнул Торраль.
Он думал о возможной мобилизации и о батарее, которая его ожидала на утесах мыса Св. Иакова под обстрелом неприятеля… Он высказал другое опасение: мятеж туземцев, который он предвидел в случае, если б Мале стал взыскивать слишком энергично свой налог.
При имени Мале Мевиль вздрогнул.
– Кстати, – сказал инженер, прерывая самого себя, – как твои дела в этом доме?
– Никак, – пробормотал Мевиль.
Торраль оглядел его глаза, обведенные синевой, его побледневшие губы и впалые щеки.
– Ты болен?
– Нет.
– Устал во всяком случае, – вмешался Фьерс. – Послушайся меня, воздержись на некоторое время.
Мевиль иронически засмеялся.
– Вот уже неделя, – сказал он, – как я следую по стопам целомудренного Иосифа, – целая неделя!
Торраль сделал гримасу. – Что за черт?! Это все еще продолжается?
– Все еще.
– Что именно? – спросил Фьерс. Торраль начал насмешливо:
– Это вне твоей компетенции, светский человек. Мевиль влюблен. Но его любовь, хотя и упорная, не имеет ничего общего с платонизмом: он добивается обладания своим предметом. Это слишком просто для твоего нового образа мыслей.
Фьерс раздраженно пожал плечами. Он готовился отвечать, но в это время бой-привратник вошел доложить о чем-то господину. Мевиль отослал его с утвердительным жестом.
– Это Лизерон, – сказал он, – сегодня ее день. Бедняжка, она будет разочарована…
Торраль ожидал комедии. Из инстинктивного кокетства Мевиль расправил складки вестона. Фьерс, не думавший ни о чем, кроме своего тенниса, с беспокойством посматривал на часы.
Лизерон вошла улыбающаяся. Она, вероятно, забыла о Фьерсе, или, быть может, инстинктивно стремилась отомстить
– Ты знаешь, я была его любовницей!
Торжествующая, отомстившая, вся трепещущая от волнения, она ожидала катастрофы. Ее примитивный рассудок представлял себе ярость обманутого самца, неизбежный и трагический. Но увы, наследственная цивилизация искоренила в Мевиле без остатка такое первобытное чувство, как ревность. Он не пошевельнулся и отвечал только смехом. Лизерон выпустила руку Фьерса, пораженная до остолбенения, которое внезапно сделало ее немой. Фьерс, как ни в чем не бывало, уселся опять.
– Совершенно верно, – заявил он.
Он искал насмешливого слова, которое пришлось бы кстати, но не нашел его. Мевиль с любопытством поднимал брови, эта сцена интриговала его, как шарада. Фьерс объяснил:
– Повторение трагедии из египетской истории: Потифар, или сорванный плащ…
– Бедняжка, – пожалел Мевиль. – Вздумала же ты родиться в нашем веке!
Они смеялись ей в лицо, оба – нет, все трое. Она точно обезумела. Она повторяла: «я его любовница…» И вдруг ее гнев вырвался наружу, смешанный на этот раз с каким-то страшным негодованием. Она разразилась бранью:
– Подлецы! Вам безразлично, если ваши жены изменяют вам с первым встречным животным? Хорошо же: так я, непотребная женщина, я назову вас вашим именем: вы – грязные тряпки, ничтожества, гниль! Вам дадут пощечину, а вы ее даже и не почувствуете. В ваших жилах не кровь течет, а…
Бранные слова разбивались о броню их иронии. Торраль даже смаковал эти оскорбления, как варварскую дань почета его превосходству: для философа большое удовольствие наблюдать игру голого инстинкта. Торраль смеялся без гнева.
Мевиль флегматично выслушал до конца, потом поднялся и вытолкал женщину вон. Он всего менее чувствовал себя оскорбленным, но он находил неприличным, чтоб любовница осмеливалась говорить с ним иначе, как рабским тоном. Лизерон, возмутившаяся раба, пыталась кричать и защищаться. Но, увидев глаза своего любовника, злые глаза, которые требовали повиновения, она убежала, ударившись о дверь плечом. Мевиль возвратился на свой шезлонг и зевнул.
Один только Фьерс покраснел. Он не произнес ни слова, не пошевельнул пальцем. Но странный стыд ударил ему в голову. Он не нашел в себе силы отнестись презрительно к этому оскорблению снизу. Оно его обожгло, как крепкая водка, как истина, – и он не был уверен в том, что это и в самом деле не была истина.