Цвет и крест
Шрифт:
– Хорошо сказала, правда твоя!
– А он самосильно лезет. Собралась я с последним и спихнула его. Охнул и пошел вон из хаты.
– Напрасно так. Не властна жена мужу отказать. Ты откажешь, а он другую найдет; ты же виновата будешь.
– Ну, сказывай.
– Стало мне жалко мужа, вышла а на двор, а он…
Прости, батюшка, вымолвить страшно.
– Сказывай.
– А он с телушкою…
Старец опал в лице, ушел в себя и вернулся с ответом.
– Женщина, на ком хочешь вину искать? Зачем ты ему отказала? Не властна жена мужу отказать.
– Судьба
– Судьба твоя с пьяницей жить. Что же делать? Надо терпеть.
– Терпеть, батюшка.
– Уши не растут выше головы: против судьбы не пойдешь. Он скажет, а ты перемолчи.
– Так, батюшка.
– А если муж скажет слово, а жена десять, так уж тут мало хорошего. Ты женщина, тебе надо терпеть. Судьба твоя такая. А пьяному нет судьбы.
– Пьяный весь чужой.
Старец благословил и отпустил жену пьяного мужа, но она не ушла.
– Есть еще что? – Да, батюшка, та телушка бутеет.
– Корову продай мясникам, – зашептали вокруг женщины, – это бывает; у нас тоже причинала корова от свекра.
– Для чего водица? – спросил старец Марфу, последнюю женщину.
– Видела я, батюшка, сон: приходит ко мне в сонном видении Богородица и говорит мне ласковым, хорошим голосом: «Марфа, будет тебе искушение – не искушайся. Будет тебе страсть – не стращайся. Обида будет – не обижайся. А после обиды и страсти будет тебе женское счастье». И показала дите, мальчика.
Марфа все рассказала.
– Женщина! – молвил старец, – не ложен твой сон. И ничем ты не мятись, и не пугайся покойником. Нужно ему было. Нужно ему было семя человеческое на земле оставить. Туда ему нельзя было взять.
Старец помолился и общим большим крестом благословил всех и все; и больную грудь женщины, и больную курицу, и жениха с невестой, и старушек-бобылок, добрых и жадных, и коров, и телят, и поросят, и Татьяну Одинокую, и Марфу, и будущее дитя ее, семя человеческое.
VI
Веселая горка
Не так давно еще возле Семибратского кургана был хороший лес. Теперь от него осталась только небольшая заповедная рощица. Богомольцы, проходя этой рощей в монастырь, охорашиваются, оправляются, и после них к Петрову дню вырастет знаменитая семибратская земляника. К сенокосу схлынет простой народ, в монастырь приезжают господа, гуляют по роще и не нахвалятся душистой земляникою.
Редко кто из этих господ пойдет на совет к отцу Егору, а если кто, наслышанный от народа о прозорливом старце, посоветуется – выходит неловко: на все умные вопросы господ отец Егор отвечает доброй, растерянной улыбкой, принимается искать в келье какие-то дешевые книжки, листки, крестики, всем этим наделит, поцелует в плечо и отпустит с миром.
– Молитвенный дар! – почтительно вслух говорят о Егоре монахи, провожающие к нему в келью господ.
– Нет у него дара рассуждения, – думают про себя монахи, видя недовольных господ.
– Простенький! – говорят образованные люди.
Чистых гостеньков монахи ведут к Егору только по
– Он у нас многограмотный! – гордятся Семибратские монахи отцом Леонидом.
Веселая горка, где стоит келья отца Леонида, вся в цветах, и вид на город и реку почти такой же чудесный, как и от Семибратского кургана. На Веселой горке веселая трава, веселые цветы, веселый садик и даже сосны смотрят не угрюмыми вещими птицами, а тоже веселые, и монахи в шутку зовут их «мироносицы отца Леонида». Весною цветут на Веселой горке тюльпаны, гиацинты, жонкилии, летом ремонтантные розы, осенью астры и георгины и в ту пору, когда всякий цветок, убитый морозом, склоняет головку, на Веселой горке, не унывая, цветут бессмертики.
«Мой Сион» – в шутку называет отец Леонид город Белый. Все цветы на Веселой горке – дар Сиона: благодарные дамы во все времена года убирают Веселую горку цветами.
Теперь отец Леонид остарел, лежит больной на своем клеенчатом диване, возле дивана стоит тележка, и в ней больной выезжает в другую комнату давать советы по старой памяти посещающим Веселую горку дамам, ровесницам отца Леонида. Старость и болезни изранили тело отца Леонида, но голова его по-прежнему свежая. Будь вечный день и постоянно будь новые люди возле старика, он, как бессмертик, остался бы вечно живым, но безлюдие, ночь и тишина томят его: кутается, зябнет, заснуть не может, и мысли скрипят, как жернова без муки.
«Старость есть грех, – думает в эти ночи отец Леонид, – грех, иначе говоря, есть вред».
Мысль о грехе-вреде всю ночь не дает покоя старику, уводит его в темный омут, похожий на ад, такой страшный, что, явись молодому один раз, и кончился бы молодой человек. Но со стариком каждую ночь повторяется одно и то же, и он привык, к утру всегда справляется с адом и радуется заутреннему звону, свету и солнцу.
– Грех, конечно, есть вред, – под утро думает отец Леонид, – но, с другой стороны, все это ведет к счастью: люди стремятся избежать греха-вреда и устраивают жизнь свою к лучшему. Было время, скороходы за сто верст письма носили – ну что тут хорошего! а теперь почта и телеграф; в старину, бывало, в дорогу щи мороженые берут, нынче везде на вокзалах буфеты. Отлично живут! – веселеет под утро отец Леонид, – куда лучше прежнего: грех ведет к счастию.
После обедни часто приходит кто-нибудь за советом. Келейник хочет помочь встать с дивана и сесть в тележку.
– Не надо, я сам, я сам, – громко и бодро говорит отец Леонид.
Есть возле дивана в стене гвоздик, подальше вбит второй, и третий. От гвоздика к гвоздику тянется старик к своей тележке, сам садится, сам выезжает в другую, светлую комнату и вглядывается, узнавая забытое лицо своей гостьи.
Кто эта дама в старомодном темном платье смотрит на разбитого параличом старика, пугается, говорит ему о страхе своего близкого конца?