Цвет надежд — зелёный (сборник)

Хольцхаусен Карл-Юхан

Свет, заливавший тротуар и набережную, исходил не от солнца, а от гигантского огненного шара, покачивающегося на высоте всего нескольких сотен метров. Сияние его было настолько нестерпимым, что я вынужден был отвернуться, по все же успел заметить, что шар медленно опускается.

Послышался глухой удар, и все здание задрожало. Свет от шара проникал теперь во все уголки зала. Через минуту открылась дверь и вошли трое.

Три рослых человека в форме из металлической пряжи и с эмблемой в виде горящего солнца на шлемах. Они подошли к эстраде как раз в тот момент, когда в мертвой тишине звучали последние жалобные такты «Колыбельной». Никто из нас, ни посетители, ни персонал, ни сам хозяин, не мог и пальцем пошевельнуть. Но аккордеонисты, как я уже говорил, народ особенный. Если уж Ивар начал

играть, он должен был закончить, даже если бы вокруг рушился мир.

Главный среди тех троих в форме громко отдал приказ — несколько слов на непонятном языке — и его спутники начали выносить… сначала усилитель Ивара, потом его аккордеон и наконец его самого. Это было чересчур даже для аккордеониста. Исчезая в вертящихся дверях, Ивар визжал как резаный и бешено брыкался. Через несколько секунд здание снова задрожало и огненное свечение погасло.

Я без сил рухнул на стул, отирая холодный пот со лба. Кругом стоял невообразимый гвалт — выйдя из оцепенения, все друг заговорили разом, перебивая друг друга. А мой затуманенный мозг сверлила одна-единственная мысль. Голос! Голос вожака! Где я его слышал?

Дальнейшее всем настолько хорошо известно, что мне, пожалуй, не стоило бы отнимать у вас время на пересказ. Книга хозяина ресторана "48 часов до звездной эры" вышла миллионными тиражами и, насколько мне известно, изучается сейчас даже в школах. Многие фактические данные он почерпнул у самого Ивара, когда тот спустя два дня с триумфом приземлился около гостиницы в том же огненном шаре. К тому времени радиопослание шара, вернее, корабля с Беги, уже стало известно всему миру.

Я сохранил вырезку из газеты с фотографией церемонии встречи. Генеральный секретарь ООН пожимает руку командиру корабля, а Ивар покровительственно обнимает вегетянина за плечи. Ивар Енссон. Мой бывший аккордеонист.

Я до сих пор не знаю, что получилось с этим чертовым усилителем — могу побиться об заклад, что и Ивар этого не знает. Но что благодаря ему была решена извечная галактическая проблема — это-то уж в меня вколотили. Ведь оказалось, что жители Веги — и некоторых других планетных систем — тысячелетиями бороздят космос в кораблях, идущих со скоростью выше световой… а заставить радиоволны идти со сверхсветовой скоростью до сих пор не удавалось. Командир корабля сам рассказал, как он был поражен, услышав там, в космосе, звуки — и, по его мнению, сказочно прекрасные звуки — из включенного по ошибке приемника. А счетчик в гостинице сгорел из-за слишком мощного сигнала пеленга и вызова, посланного кораблем. Самые острые умы Галактики до сих пор пытаются найти техническое объяснение, почему сигналы радио Енссона — до чего смешное название! — мгновенно принимаются на любом расстоянии, превышающем световой год. Тем не менее копии усилителя в огромных количествах производятся на заводах концерна Енссона для установки на всех космических кораблях Вселенной. А «изобретатель», Ивар, стал мультимиллиардером.

Я признаю, что последствия в большинстве своем оказались для Земли благом. Земля благодаря этому эпохальному открытию была принята в галактическое содружество по крайней мере на тысячу лет раньше, чем это могло бы произойти при нормальных условиях, и уровень жизни людей повысился необычайно. Но все-таки, мне кажется, космические торговцы могли бы выучить и другие земные языки, а не довольствоваться языком Ивара, которому они обучились за два дня. А их возражение, будто бы мы сами в этом виноваты, не введя у себя единого мирового языка, звучит по меньшей мере надменно. Знаю, знаю, наши самые выдающиеся лингвисты вот уже пятнадцать лет пытаются выучить космический язык, и пока безуспешно…

Самым неожиданным во всем этом оказалось то, что первейшей статьей нашего экспорта наряду с радио Енссона стали аккордеоны, а «Колыбельная» Ивара — или та тональная частота, которая придала нейтронам катодного субраспада, или как они там называются, нужное колебание, или чего-то там еще, сделавшее возможным радиосвязь между гостиницей в Хернесанде и кораблем с Веги, — сделалась любимой мелодией на всех цивилизированных планетах. Меня же — а я, как-никак, могу считаться почти первопричиной всех событий, потому что это я разрешил Ивару включить

усилитель, благодаря чему корабль смог запеленговать сигналы, когда вегетяне уже совсем потеряли всякую надежду, — меня, естественно, забыли. Я был капельмейстером, я разрешил включить усилитель, несмотря на прежние злоключения, и меня же выставили вон, как только хозяин очухался после отбытия корабля в тот вечер. А в наступившие сразу за возвращением корабля Дни Великих Перемен ни у кого не нашлось времени подумать о безработном гитаристе.

Я вижу господин судья косится на часы. Позвольте мне только добавить следующее. Я знаю, что в нашем современном обществе насильственное преступление рассматривается как нечто ужасающее. Я знаю также, что, если коммивояжер с Веги пожалуется в Галактический Союз, Землю исключат из сообщества, и уровень жизни здесь немедленно понизится. Но, когда после всех этих лет музыкальное посредническое бюро наконец-то смилостивилось надо мной и я опять играл в ресторане гостиницы Хернесанда — вернее, Иварополиса, как он теперь называется, — а к эстраде подошел этот тип в вегетянском шлеме с эмблемой в виде горящего солнца… во мне что-то взорвалось. Нет, не потому, что он подошел. Но когда вегетянин на беглом звездном диалекте, языке, которому его народ научился у Ивара, сказал:

— Смените пластинку, старики, уши вянут от вашей дохлятины. Сбацайте лучше «Колыбельную» Ивара…

Вот тогда, господин судья, я уже не смог сдержаться. Тогда я ему и врезал.

Берье Круна

Фред — продавец звезд

Мы познакомились еще в начальной школе. Прозвище-то у него тогда, конечно, было другое — Морковка, но уже в те времена его отличала склонность к рекламе и аферам. В ту пору, разумеется, шла речь лишь о меновой торговле. Введя в оборот утром в понедельник щербатую почтовую марку, он мог ухитриться в пятницу вечером заполучить только что купленный самокат Билли. Такой случай действительно был, и даже Биллин папа, пришедший, естественно, в ярость, не сумел расторгнуть сделку, поскольку малыш Фредрик уже успел обменять самокат в соседней лавчонке, где торговали подержанными вещами, на почти новый фотоаппарат.

А вот в метрическом свидетельстве у Морковки было записано нечто напоминавшее его теперешнее прозвище: Фредрик Штерн. [8] Звездную фамилию дед-эмигрант вывез с собой из Германии в конце тридцатых годов. Морковкина мама приехала из Ирландии на четверть века позже, и от нее сын унаследовал зеленые глаза, веснушки и рыжие вихры.

Хотя он обладал фантастической способностью в мгновение ока завести знакомство с кем угодно, могу смело похвастаться, что я был его единственным. Вероятно, потому, что всегда отказывался от его предложений «махнуться», как бы ни нахваливал он свой товар и ни хаял то, что было у меня. Сначала это сбивало его с толку, потом внушило невольное уважение. А может, видя, что я раскусил его, он на всякий случай предпочитал иметь в моем лице союзника, а не врага. Мне он без всякого стеснения рбъяснял, как легко, по его мнению, обвести вокруг пальца все остальное человечество.

8

Stern — звезда (нем.). приятелем.

— Дурачье набитое, вся кодла дурачье и больше никто, — говаривал он. — Ты только заморочь им голову, будто они что-то выгадывают, и тогда можешь всучить им любую дрянь.

Потом я поступил в университет, Фредрик же ограничился тем обязательным образованием, которое установлено законом. Что он станет дельцом, было ясно с самого начала, но, услыхав, какую именно область он выбрал, я немного удивился. Морковка развернулся на поприще искусства в качестве импрессарио, и через каких-нибудь два-три года стал главным воротилой в индустрии развлечений. По дороге к вершинам он потерял фамилию и часть имени. В приемной у Фреда-Продавца звезд вечно толклись актеры, певцы и музыканты, которые умоляли его взять на себя заботу об их дальнейшей судьбе. Утверждали, будто его годовой доход выражается семизначной цифрой, так что он мог позволить себе выбирать лучших из лучших.