Цвет сакуры красный
Шрифт:
— Бать, а они что: все так живут? Бедновато как-то…
Отец усмехнулся:
— М-да уж, небогато… И знаешь, что удивительно: Гражданская война уже семь лет как кончилась, в стране — тишь-гладь да божья благодать, ни голода, ни разрухи же во время войны не было, а после войны — ни бандитов, ни мятежей, ибо все — сознательные. И чего это они без шкафов, без люстры, без радиолы? Сам не пойму.
Сын покраснел. Как-то в голову не пришло, что страна только-только подниматься стала, причем не то, что с колен, а после здоровенного нокаута.
— Слушай, папань, так выходит, что они богато живут?
— Ну, богато — не богато, но с достатком. Хозяин извозом промышляет, супруга дом и жильцов содержит — зарабатывают нормально…
На этом месте его прервала хозяйка, внесшая в комнату самовар. Следом за ней в вошли две молодые женщины, оказалось — хозяйские невестки. Сноровисто застелили стол чистыми газетами и расставили: миску с кашей, глиняную крынку с молоком, доску с крупно нарезанным хлебом и два граненых стакана под чай. Пожелали всем доброй ночи и удалились. Волковы принялись за ужин…
После еды, когда хозяйки убрали посуду, младший Всеволод собирался завалиться спать, но старший остановил его:
— Слушай, нам тут бы с бумажками поколдовать надо. Давай-ка, присоединяйся.
— С какими бумажками? Ты ж говорил, что документы не нужны.
— Ну, не нужны-то не нужны, да только не все и не совсем. Присаживайся и вот на этих газетах трофейную ручку распиши.
Парень энергично принялся за дело, и вскоре свободные от текста поля покрыли прихотливые завитушки.
— Все, расписал.
Отец буркнул себе под нос «отлично», вытащил из пачки справок сперва одну, потом вторую и принялся их аккуратно заполнять, стараясь выписывать каждую буковку с разным нажимом пера.
— Это чего? — поинтересовался сын, заглядывая ему через плечо.
— Учетная карточка члена партии… — Ответил Волков-старший и попросил, — Не мешай, а?
Младший замер на время, но, когда работа закончилась, снова спросил:
— А партбилет где возьмешь?
— А партбилет мне выдадут. Разумеется, сперва холку намылят за утерю партбилета, а потом выдадут. А тебе точно так же — кимовский…
— Какой-какой?
— КИМ — Коммунистический Интернационал Молодежи, знать надо.
— Ну, теперь буду…
— Вот и будь. Кстати, чтобы ты знал: мы приехали из-под Благовещенска. Вот справка, что я был там директором школы, а ты ее, соответственно, закончил.
— А чего я еще три года делал?
— А ничего. Там такое творилось, что ты только в двадцать втором в школу пошел. Но, хотя ты и много знаешь о Дальнем Востоке, я тебя очень прошу: трепись поменьше. Упирай на то, что вспоминать тяжело, понял?
— Понял… Ну, что? Спать-то сегодня будем?
Отец засмеялся, встал, потянулся, разминая плечи и, прикрутив фитиль, потушил лампу…
Следующее утро принесло новые проблемы и новые открытия. Во-первых, в полный рост встал вопрос бритья. Волков-старший брился клинковой бритвой, полученной в подарок от своего деда,
Младший Всеволод сидел у стола и с содроганием следил за тем, как отец ловко орудует блестящим лезвием, обрабатывая верхнюю губу. Вот исчезли последние следы пены, и Всеволод-старший удовлетворенно провел по коже пальцами, определяя чистоту бритья. Судя по всему, он остался доволен…
— Папань…
— Чего тебе, отрок?
Волков-младший потер щетинистую щеку и жалобно попросил:
— Побрей меня, а?
Тот поперхнулся от неожиданности и вылупил глаза:
— Чего?! В каком это смысле?
— Ну, в прямом, — младший посмотрел на свежевыбритую голову отца, потом снова потер свою щеку с почти недельной щетиной. — Не могу я так ходить…
Отец критически оглядел сына и вздохнул:
— М-да, уж… Видок у тебя… С учетом одежды — шпана одесская.
— Не понял? А с одеждой что не так? — Всеволод-младший сперва тщательно осмотрел себя, потом отца и повторил — Чего у нас еще не слава богу?
Старший лишь хмыкнул. Ниже пояса Волковы были одеты практически согласно местной моде. Ну, почти: трофейные сапоги и галифе не так уж бросались в глаза — тут многие ходили так же. Но вот выше пояса… Выше пояса имелись летние тельняшки, разве что у старшего она была морская, а у младшего — десантная, обнажавшие мышцы на руках, и четко прорисовывая рельеф груди и подтянутых животов. Словом, оба выглядели довольно импозантно, но… по меркам двадцать первого века. Или, хотя бы, конца двадцатого, но вот в местную моду они ну никак не вписывались…
— Видишь ли сын, сейчас тельняшка, если не в комплекте с морской формой — признак мелкой уголовщины. Блатата эдакая… — Отец помолчал, а потом продолжил, — Но мы и на блатных не тянем — татуировок-то нет. Вот и выходит, что мы — то ли неправильные блатные, то ли психи из местного дурдома на прогулке.
— Папань, а мы поверх плащи наденем — вот и сойдет, — легкомысленно предложил сын.
— Не сойдет, — покачал головой тот. — Из-под плащей все равно торчать будет. Так, — хлопнул он ладонью по столу. — Сейчас первым делом — одежду прикупить. Иначе мы тут так засветимся, что потом триста лет не отмоемся. Замучаемся в ГПУ объясняться, откуда мы такие красивые взялись…
— А побриться?
— Я тебе что — тупейный художник[5]? Вот переоденемся — зайдешь в парикмахерскую и побреешься. А я не возьмусь. Я только себя брить умею… — Тут он усмехнулся, — Помнишь, как я тебя стриг? И что из этого вышло?
Волков-младший рассмеялся. Когда-то, очень давно, вскоре после смерти матери, отец, уступив настойчивым просьбам сына, попытался его постричь. После этой чудесной стрижки весь остаток учебного года Всеволод выглядел так, словно переболел стригущим лишаем…