Цвет сакуры красный

Орлов Борис Львович

Отсмеявшись, Карпухин поинтересовался:

— Воевал?

— Воевал.

— Офицер?

— Прапорщик военного времени.

— Пехота?

— Артиллерия.

В Гражданскую Карпухин командовал батареей, побывал начартом бригады и даже дивизии. Военком окинул Волкова-старшего внимательным взглядом. «Артиллерист, говоришь? Проверим-ка тебя…»

— А ну-ка, товарищ, пошли со мной…

В соседнем помещении — широком и просторном зале, на столах у стен лежали с полдесятка винтовок, стоял пулемет Максима, а в центре привольно расположилась гаубица. Увидев это

великолепие Волоков только присвистнул, а Карпухин, указав на орудие, тоном гостеприимного хозяина произнес:

— Прошу.

— В смысле? — растерялся Всеволод Николаевич. — Мне что — стрелять?

Положим, широкое одноэтажное здание военного комиссариата с легкой крышей могло послужить неплохим укрытием для гаубицы, но стрелять в городе — это, все-таки, чересчур…

— Без пальбы, пожалуй, обойдемся, — усмехнулся военком. — Мы с тобой так поступим: я тебе вводные выдам, ты — действуй. А я погляжу.

Волков-старший подошел к орудию, положил руки на маховички наводки, попробовал, повернулся к Карпухину:

— Позиция открытая, закрытая?

— А что?

— Если закрытая — буссоль давай.

Военком хмыкнул:

— Уже неплохо. С буссолью работать, значит, можешь? Добре. Буссоль у тебя сорок четыре. Вон там, — рука указала на пятиглавый четырёхстолпный двухъярусный Вознесенский собор в окне, — вражеская батарея. Две трехдюймовки нашим шрапнелью вздохнуть не дают. Действуй.

Волков почесал нос. «Карту бы, да артиллерийский круг, — подумал он. — Ладно, обойдемся и так…» Повернулся к военкому:

— Будешь передовым наблюдательным работать. Ну-с, приступим… — Он приосанился, расправил плечи, — По вражеским орудиям. Гранатой. Взрыватель осколочный. Заряд пятый. Буссоль сорок четыре. Уровень, — он поднял руку, прикидывая высоту собора, — тридцать пять. Прицел пятьдесят четыре. Первому, один снаряд — огонь!

Карпухин кивнул головой:

— Влево один — ноль-ноль.

— Принято. Правее ноль-семьдесят. Огонь!

— Недолет!

— Прицел шестьдесят. Огонь!

— Вилка!

— Прицел пятьдесят восемь. Огонь!

— Перелет!

— Прицел пятьдесят шесть. Батареей огонь!

— Очередь. Второе ближе.

— Батарея, свести ко второму! Огонь!

— Недолет!

— Прицел пятьдесят семь! Три снаряда, беглый огонь!

Карпухин усмехнулся:

— Лихо ты, товарищ Волков. Считай, пушечки у них накрылись. Ты где в Гражданскую-то воевал?

Всеволод Николаевич замер. «Вот же, дурень старый, — вихрем пронеслось в голове. — Расхвастался, хвост распустил. Ну, и что теперь отвечать? Сейчас ляпнешь чего, а этот Карпухин и скажет: я, мол, тоже там был. Начнет товарищей вспоминать, вот и влипну я по самую маковку. И будешь потом в ГПУ объясняться… А если сказать, что за белых был? Тоже хреново: спросит, в каком лагере сидел? И что отвечать? Постой-ка… А если?..»

Волков опустил голову:

— Видишь, товарищ… Тут такое дело… У Махно я был… Нет, потом сам ушел. Надоел мне этот бандюган…

— У Махно? — удивился Карпухин. — А разве у махновцев гаубицы были?

«Твою мать! И тут прокол!»

— Слушай, товарищ дорогой, —

военком уставился на старшего Всеволода тяжелым, давящим взглядом. — Ты мне давай, не финти тут. Артиллерист ты, ясное дело, важный. С белыми не вязался — партстаж я твой видел. Прапорщик батареей командовать не мог, а ты мне тут высший класс показал. Сходу. Так что, давай, рассказывай…

И тут Волкову пришла в голову спасительная идея. Он чуть подался вперед и, слегка понизив голос, произнес:

— Видишь, товарищ Карпухин, какое дело… Попал я в пятнадцатом в плен, бежал и к сербам прибился. Дрался вместе с ними, до капитана у них дорос, а потом меня англичане на Западный фронт забрали. И попал я к ирландцам. Оттуда вместе с ребятами-республиканцами дезертировал, и в Ирландскую Республиканскую Армию пошел. Воевал за независимость Ирландии, потом — в их гражданской войне. Вот там и батареей покомандовал, и вообще — много чего было…

— Иди ты! — опешил Карпухин. — Вон оно как! Ну, видать помотало тебя по свету. А я вот дальше Туркестана и не был нигде…

Следующие полчаса Волков рассказывал про Ирландию, потом был поставлен на учет в запас командирского состава первой категории и получил официальное приглашение прочесть сотрудникам военного комиссариата лекцию о положении в Ирландии.

Всю дорогу до дома Всеволод-младший подтрунивал над отцом, слегка обалдевшим от такого поворота дел. Но обсудив все спокойно, оба пришли к выводу: никаких серьезных последствий эта ошибка за собой не повлечет. В те времена и чуднее истории случались…

Новый тысяча девятьсот тридцатый год Волковы, к изумлению всех знакомых, решили встретить, в традициях своего времени: с елкой, подарками, кучей гостей, бенгальским огнями, салатом оливье, и мандаринами. За последними пришлось ехать в Ярославль, в магазин Торгсина[5], и, к тому же, рисковать, объявляя свои валютные запасы, но отец и сын единодушно постановили: дело того стоит! Запах мандаринов и хвои напоминали о том, другом доме в совсем другом мире и другом времени…

Бенгальские огни сделали после работы, в лаборатории, благо старший Волоков помнил состав. Вышли они кривовато, да и вместо проволоки пришлось использовать лучинки, но все равно вышло здоров.

Старшее поколение приглашенных оценило елку, позолоченные орехи и конфеты на ветках, хотя коммунисты и комсомольцы демонстративно кривились, показательно брезгуя «старорежимным религиозным праздником». Правда, ярко-красная звезда, украшенная серпом и молотом, водруженная на верхушку зеленой красавицы, несколько примиряла политически грамотных, идейных гостей со своим существованием, хотя товарищ Куприянов в личной беседе с Волковым-старшим все-таки выговорил тому, что: «Рождество и прочие религиозные праздники недостойны советского человека». Но никаких взысканий не наложил, с удовольствием дегустировал коньяк и с воодушевлением подпевал хозяевам, а залитый майонезом оливье наворачивал так, что за ушами трещало. А в полночь все поздравляли друг друга, а потом лихо отплясывали размахивая зажженными бенгальскими огнями во дворе