Цвет сверхдержавы - красный 1 Трамплин для прыжка
Шрифт:
Оглашая позицию Советского правительства, Косыгин вдруг, совершенно неожиданно для американцев заявил:
— В течение первой половины 20 века Германия дважды становилась поджигателем войны. Европейские нации пострадали от действий Германии больше, чем когда-либо за всю историю их существования. Не так ли, господа? — спросил он, обращаясь к Эдгару Фору и Энтони Идену.
Фор и Иден согласно кивнули. Не соглашаться с Косыгиным в столь очевидном вопросе было бы глупо и нелогично.
— Решения Ялтинской и Потсдамской конференций были направлены на недопущение в будущем какой-либо
В этот раз вынужден был согласиться и Эйзенхауэр.
— Тогда где гарантия, что Германия, объединившись, не начнёт новую войну? — спросил Косыгин.
— Господин премьер-министр! На территории Германии стоят американские и английские военные контингенты! — возразил Эйзенхауэр. — Это уже само по себе является достаточной гарантией!
— Достаточной для Англии и Франции — возможно, но не для окружающих Германию стран Восточной Европы, — возразил Косыгин. — В сложившихся политических условиях можете ли вы, господин президент, дать официальную гарантию, что американские войска не присоединятся к немецким, если объединённая Германия начнёт военные действия против своих восточных соседей?
Эйзенхауэр понял, что попал в логическую ловушку. Если он даст официальную гарантию, что американские войска не будут участвовать в военных действиях, это будет почти равносильно подписанию договора о ненападении. Если не даст — это будет фактически официальным признанием агрессивных намерений США в отношении стран Восточной Европы.
Повисла неловкая пауза. Президент в замешательстве взглянул на госсекретаря. Даллес что-то лихорадочно написал на листке бумаги и сунул президенту.
— У Германии нет своих вооружённых сил, — прочитал Эйзенхауэр по бумажке. — О какой агрессии может идти речь?
— 7 июня этого года Западная Германия начала создавать свои вооружённые силы нового образца, — возразил Косыгин. — В ноябре первые новобранцы примут присягу. Как видите, мы достаточно хорошо информированы. Возможности немецкой промышленности нам всем хорошо известны. Мы их уже дважды на своей шкуре прочувствовали. Напомню также, что в 20-х годах у Германии тоже не было вооружённых сил. Ей понадобилось менее 20 лет, чтобы развязать самую кровавую в истории войну.
Косыгин знал, на что делать акцент. Высказывая апокалиптические намёки на возрождение Германии, он вбивал клин в ещё недавно единую позицию евроатлантических союзников.
— Напомню также, что мы сейчас решаем не сиюминутный вопрос, — нажал ещё сильнее Косыгин. — Мы либо закладываем многолетний фундамент мирной Европы, либо расшатываем и разрушаем то, о чём договорились в Ялте и Потсдаме, в том числе — принцип нерушимости послевоенных границ.
— Итак, господин президент, вы даёте гарантию, что американские вооружённые силы в Европе не поддержат агрессию Германии против её восточных соседей? — спросил Косыгин.
В зале повисла неловкая пауза. Хрущёв поймал взгляд Фора и, незаметно для Эйзенхауэра и Даллеса, подмигнул ему.
— Господа, позвольте мне высказать одну идею, — сказал Фор. — Мне кажется, господин госсекретарь зациклился на идее объединения Германии. А вот европейским нациям единая Германия, простите, не сильно нужна...
—
— Зафиксировать раздел Германии, установить полноценную границу между Западным и Восточным Берлином, а также между Западным Берлином и Восточной Германией по периметру, признать демаркационную линию между Западной и Восточной Германией в качестве государственной границы. Признать Западный Берлин нейтральной международной территорией. Заключить мирные договоры по отдельности с Западной и Восточной Германиями, — ответил Фор. — Оставить эту ситуацию в неприкосновенности минимум на 50 лет. Лучше — на сто.
Даллес опять что-то написал в блокноте и сунул президенту. Эйзенхауэр посмотрел в записку и что-то тихо-тихо прошептал Даллесу. Даллес так же тихо ответил. Несколько минут они шептались. Все остальные терпеливо ждали.
— Для Соединённых Штатов такой исход неприемлем, — ответил Эйзхенхауэр. — Мы не можем согласиться с тем, что миллионы людей в Восточной Германии разделены со своими семьями в её западной части и лишены свободы...
— А мы можем согласиться, — заметил Иден. — Безопасность Лондона мне, знаете ли, как-то ближе, чем свобода Берлина...
— Видите ли, господин президент, — продолжил Фор. — Снаряды немецких пушек до Вашингтона гарантированно не долетят. А вот до Парижа они уже не раз долетали.
Эйзензауэр и Даллес снова начали шептаться. Такого поворота событий они не предусмотрели. "Евроатлантическое единство" трещало по всем швам.
— Господин премьер-министр, — начал Эйзенхауэр. — Я удивлён вашим предложением. Неужели вы не понимаете, что играете на руку красным?
— С какой стати, господин президент? — деланно удивился Косыгин. — Ну, не примете вы предложение господина Фора, и всё останется как есть. Как были две Германии, так и останутся. Для нас вообще никакой разницы не будет.
Даллес снова что-то написал на листочке и сунул Эйзенхауэру.
— Существует только одна Германия, — прочитал президент. — И существует её восточная половина, оккупированная Советским Союзом...
— Ну, господин президент, вы ещё скажите — "незаконно оккупированная", — поддел Косыгин. — Вы собираетесь оспорить решения Потсдамской конференции? Или вы отрицаете существование нацизма в Германии? Тогда против кого вы воевали в 1944-45? Уж не против французов ли?
Эйзенхауэр смешался и замолчал. Даллес что-то писал в блокноте, потом зачеркнул, вырвал лист и сунул в карман, снова начал что-то писать...
— Господин президент, а вы попробуйте не читать, что вам там пишет господин госсекретарь, — вдруг довольно-таки ехидно предложил Энтони Иден. — Политик вашего уровня вполне может решить вопрос самостоятельно.
Даллес в этот момент сунул Эйзенхауэру очередную записку. Уже заведённый президент прочёл её молча, затем скомкал и сунул в карман.
— Предложение господина Фора весьма разумно, — мягко, увещевающе, сказал Иден. — Для европейских держав нет разницы, будет ли между двумя Германиями граница, или нет. Пока существуют две Германии, Великобритания и Франция чувствуют себя в большей безопасности, чем когда существовала единая Германия.