Цвет твоей крови

Бушков Александр Александрович

Оксана, убрав руку со стеклянного полушария, смотрела куда-то за мою спину, словно бы радостно. Я обернулся – и едва не заорал от дикой непонятности происходящего.

На стене, наполовину обрезав фотопортрет бравого кавалериста, открылся высокий, аркообразный проход, длинный коридор с покрытыми мерцающими фиолетовыми огоньками стенами. И там стоял человек в какой-то странной одежде.

Я ничего не пытался понять – сработала пограничная хватка. С грохотом опрокинув стул, вскочил и схватился за кобуру. Иногда непонятное нужно, не раздумывая, встречать пулей или, по крайней мере, брать на прицел…

Человек поднял правую руку – и с его ладони ко мне метнулись полосы зеленоватого света, а прямо в лицо

ударил желтый, слабо светящийся луч – показалось, в лицо с размаху выплеснули полведра воды…

Сознание померкло.

…Вернулось сознание, можно так сказать, толчком, я открыл глаза и почувствовал себя так, будто проснулся трезвым и выспавшимся, – я всегда так просыпался, когда на сон хватало времени и голова не побаливала с похмелья, что пару раз случалось. Моментально взял себя в руки и попытался в темпе оценить окружающее. Все, что произошло, я помнил прекрасно: неведомо откуда взявшийся проход в самой обыкновенной стене деревенской хаты, странный человек, которого я не успел разглядеть толком, лучи света, метнувшиеся от его ладони, желтое сияние, ударившее в лицо, как выплеснутая из ведра теплая вода, – и все это произошло наяву…

Первые ощущения и впечатления… Крайне похоже, я лежал на земле – твердой, летней, лежал прямо-таки по стойке «смирно», вытянутые руки прижаты к бокам. Наклонив голову, прижав подбородок к шее, увидел свою гимнастерку, галифе, сапоги, ремень и кобуру на нем. По обе стороны от меня и далеко впереди за носками сапог росла высокая ярко-зеленая трава, толстые стебли, заканчивавшиеся пучками длинных остроконечных листьев и цветками наподобие ландышей, только не белого, а оранжевого цвета. А дальше стеной стояли деревья в зеленой листве. Никогда раньше не видел таких цветов, да и в деревьях почудилось что-то незнакомое.

Но главное не в этом. Главное, я, как младенец в пеленки, был с головы до ног укутан в некое подобие рыбацкой сети – только ячейки в виде полукругов и сеть словно бы целиком из зеленоватого света, полупрозрачного, сквозь который четко просматривались и гимнастерка, и галифе, и портупея, и голенища сапог. Попробовал пошевелиться – и не смог, словно был связан с головы до ног. Эта чертова «сеть» не давила, ее вообще не чувствовалось, – но пошевелиться не удавалось, свободны были только голова и шея…

Солнца я не видел – такое впечатление, будто вокруг было раннее утро или вечер, а ведь только что стояло не такое уж раннее утро, день близился к полудню, и солнце должно вылезти высоко. Но вместо солнца…

Но вместо солнца высоко в небе (чуточку не такое небо, не просто синее, а чуточку зеленоватое) почти надо мной стояла предельно странная луна: ярко-коричневого цвета полумесяц рожками вверх – луна такой бывает либо на пределе ущерба, либо на пределе рождения, – но это насквозь неправильная луна, какой не должно быть, никак не должно!

Слева раздался спокойный мужской голос:

– Я вижу, опамятовался?

Вздрогнув от неожиданности – точнее, будто током тряхнуло, что уж там, – я повернул голову в ту сторону. Там лежало поваленное дерево толщиной примерно в обхват, на нем сидел мужчина в странной одежде и разглядывал меня с совершенно спокойным выражением лица, словно бы даже и хозяйским. Как ни в чем не бывало поинтересовался:

– Как себя чувствуешь? Надеюсь, не перепуган до смерти? Если что, у меня при себе успокоительные капли, прекрасно действуют…

В голове у меня клокотал совершеннейший сумбур, я и не пытался пока что строить никаких догадок, где очутился, каким образом и для чего все затеяно, – но кое-какие рефлексы заработали. Никак нельзя было показать слабость – особенно в таком положении. И я сказал, очень надеясь, что в голосе звучит должная язвительность и он не дрожит:

– Спасибо, нет необходимости. Обойдусь без ваших капель…

– Отлично, –

сказал он без тени насмешки, спокойно и деловито. – Рад, что вы оказались достаточно хладнокровным, это нам сбережет время и труды…

Любопытная вещь наблюдалась: он словно бы неплохо говорил на чистейшем русском языке, – но в то же время слышалась, гораздо тише, какая-то иностранная речь, незнакомая, так что я не понимал ни словечка, но ошибиться не мог – так и обстояло…

– Прекрасно, – повторил он. – Давайте знакомиться. Нам с вами не один день предстоит заниматься делом, без имен просто не обойтись. Меня зовут Грайт. Тебя я уже знаю, Костатен…

Очень может быть, иначе моего имени он выговорить не мог.

– К тебе я уже присмотрелся, – сказал назвавший себя Грайтом. – И к другим, которые выглядят в точности как ты. Твой черед присмотреться ко мне как следует – я не сомневаюсь, что в твоих глазах выгляжу диковинно… как сначала выглядели в моих глазах твои соплеменники. Но я уже привык, а ты – пока нет… Присмотрись. Я не юная купальщица и смущаться не буду.

Я и без его, изволите ли видеть, позволения смотрел на него во все глаза, пытаясь догадаться, что это за тип.

Ему, так я думаю, было лет сорок. Решительное, волевое и этакое хищно-красивое лицо, чуть вытянутое. Светло-серые холодные глаза, черные, густые, тщательно причесанные волосы до плеч. Чистейше выбрит, без бороды и усов. Особых примет нет, но в толпе безусловно не затеряется, выразительное лицо, запоминающееся. Чувствуется в нем этакая спокойная, уверенная властность, присущая старшим командирам. Все это я в темпе прокачал, как человек, знакомый со словесными портретами и сам умевший их составлять. Добавить ему вместо теперешней одежды латы – и получится сущий рыцарь со старинной картины, жесткий и безжалостный, с равным успехом способный и прекрасную даму спасти от любой напасти, и преспокойно изрубить противников, – а то и повесить пленников прикажет без малейших колебаний…

Да, одежда… Интересная одежда. Темно-коричневый то ли камзол, то ли кафтан с широким отложным воротником, застегнутый под горло массивными пуговицами цвета серебра (а может, и серебряными), без кружев и украшений, с двумя боковыми накладными карманами, большими, квадратными, и еще одним, поменьше, впереди с левой стороны над талией, и от него к пуговице тянется массивная цепочка золотого цвета (а может, и золотая) – часы? Такого материала я прежде не видел – наподобие вельвета, но рубчики раза в три пошире. Темно-коричневые штаны из того же материала, не в обтяжку, но и не мешковатые, ничуть не похожие на казацкие шаровары былых времен. Я, разумеется, не портной, но его одежда показалась мне дорогой и хорошо пошитой. Но самое интересное – пояс и то, что на нем. Пояс крайне напоминает кольчугу – точно так же состоит из множества мелких колечек искусного плетения, с массивной вычурной пряжкой золотистого цвета (неужели золото?), и посреди нее – большой, с вишню, камень густо-зеленого цвета – отшлифованный, чуть продолговатый (неужели какой-нибудь самоцвет? Когда-то их не умели гранить, только шлифовали). Слева – ножны из темно-вишневой кожи, во всю длину крест-накрест перевитые черными лентами со множеством маленьких бляшек золотистого цвета, очень похожих на неизвестные мне цветы о шести лепестках. Меч, конечно, – солидный эфес с затейливой крестовиной, выгнутой вверх и кончавшейся чем-то вроде когтистых птичьих лап, с затейливой формы навершием, увенчанным таким же крупным зеленым камнем. Поближе к пряжке – кинжал в таких же ножнах, с такой же рукоятью и зеленым камнем; такое впечатление, что и меч, и кинжал вышли из одной мастерской, очень уж похожи по стилю исполнения. Слева – плоский футляр из коричневой кожи, с массивной застежкой, прямоугольный, вытянутый в длину, похожий на подсумок для винтовочных патронов, но не такой толстый.